Пилигримы Мы долго шли, два пилигрима, — Из мутной глубины веков, Среди полей необозримых И многошумных городов. Мы исходили все дороги, Пропели громко все псалмы С единственной тоской о Боге, Которого искали мы. Мы шли размеренной походкой, Не поднимая головы, И были дни, как наши чётки, Однообразны и мертвы. Мы голубых цветов не рвали В тумане утренних полей. Мы ничего не замечали На этой солнечной земле. В веках, нерадостно и строго, День ото дня, из часа в час Мы громко прославляли Бога, Непостижимого для нас. И долго шли мы, пилигримы, В пыли разорванных одежд. И ничего не сберегли мы — Ни слёз, ни веры, ни надежд. И вот, почти у края гроба, Почти переступив черту, Мы вдруг почувствовали оба Усталость, боль и нищету. Тогда в тумане ночи душной Нам обозначился вдали Пустой, уже давно ненужный, Неверный Иерусалим. 19 — VI — 1927 «В окно смеётся синеватый день…» В окно смеётся синеватый день, Ложатся на постель лучи косые. Лиловая мохнатая сирень Напоминает детство и Россию. Стук сердца и тревожный стук часов. А в сердце — дрожь, усталость и безволье. И захотелось вдруг до слёз, до боли Каких-то нежных, ласковых стихов. 2 — V — 1927 Пора Пора, пора, мой нежный друг, — Мой тихий друг, пора! Здесь только крест из цепких рук Над «завтра» и «вчера». Здесь только матовый рассвет — Который день подряд. И бред — неповторимый бред И тонкий, сладкий яд. И утром, чуть сверкнёт заря, Кричит на башне медь, Что больше нечего терять И не о чем жалеть. Пусть гордо лжет ей набат Над площадью пустой. Но взгляд, твой неподвижный взгляд, Уже совсем — не твой… Пора, пора! Как пуст наш дом, Безмолвны вечера. И руки сложены крестом Над «завтра» и «вчера». И вновь над площадью с утра Кричит, рыдая, медь, Что нет ни «завтра», ни «вчера», Что нечего жалеть. Есть только боль тупых утрат, Пустые вечера. И взгляд — недвижный взгляд с утра, И грустное — пора. 1928 «Руки крестом на груди…»
Руки крестом на груди. Полузакрыты глаза. Что там ещё впереди? Солнце? Безбурность? Гроза? Снится лазоревый сон, Снится, что я не одна. В матовой пене времен — Сон, тишина и весна. Больше не будет утрат, Всё для тебя сберегу. Перекривится с утра Тонкая линия губ. Не уходи, подожди. Знаешь, что будет потом? — И неспроста на груди Слабые руки крестом. 1928 «Папоротник, тонкие берёзки…» Папоротник, тонкие берёзки, Тихий свет, вечерний тихий свет, И колес автомобильный след На пустом и мшистом перекрестке. Ни стихов, ни боли, ни мучений. Жизнь таинственно упрощена. За спиной — лесная тишина, Нежные, взволнованные тени. Только позже, на лесной опушке Тихо дрогнула в руке рука… — Я не думала, что жизнь хрупка, Как фарфоровая безделушка. 1929 «Забыть о напряжённых днях…» Забыть о напряжённых днях, О трудном детстве, о России: Не мудрствуя и не кляня, Перечеркнуть года пустые; Не замечать больших утрат (Какое мертвенное слово). Не понимать, что дни летят Бессмысленно и бестолково; Совсем и навсегда простить Все заблужденья и ошибки, И губы твердо заклеймить Почти естественной улыбкой… — Тогда и жить, в простом тепле, Среди давно привычных вздохов, На этой солнечной земле, В конце концов, не так уж плохо. 1 — II — 1930 «Ты мечтаешь: „Вот вернусь домой…“» Ты мечтаешь: «Вот вернусь домой, Будет чай с малиновым вареньем, На террасе — дрогнувшие тени, Синий, вечереющий покой». Ты с мальчонкой ласково сидишь… «Занят я наукой и искусством…» Вспомним мы с таким хорошим чувством Про большой и бедственный Париж. Про неповторимое изгнанье, Про пустые мертвенные дни… Загорятся ранние огни В тонком, нарастающем тумане… Синий вечер затенит окно, А над лампой — бабочки ночные… — Глупый друг, ты упустил одно: Что не будет главного — России. 5 — III — 1930 |
