Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931) Антонину Ладинскому («Проходили года за большими, как волны, годами…») Проходили года за большими, как волны, годами. В окнах девичьей спальни покорно погасли огни. Призрак лёгкого счастья растаял с наивными снами, И тяжёлая радость наполнила трудные дни. Я уже не найду той скамейки под тёмной сиренью, Ни весеннего леса, ни светлых внимательных глаз. Но не знаю зачем — отчего, — по чьему наущенью, — Я в Страстную Субботу всегда вспоминаю о Вас. 16 — IV — 1933 Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939) ИЗМЕНА Воображаемому собеседнику (Марку Слониму) Измены нет. И это слово Ни разу не слетало с губ. И ничего не стало новым В привычно-будничном кругу. Измены нет. Но где-то в тайне, Там, где душа совсем темна, В воображаемом романе Она уже совершена. Она сверкнула жгучей новью, Жизнь подожгла со всех сторон. Воображаемой любовью Реальный мир преображён. И каждый день, и каждый вечер — Томленье, боль, огонь в крови, Воображаемые встречи Несуществующей любви. А тот, другой, забыт и предан, — Воображаемое зло! Встречаться молча за обедом Обидно, скучно, тяжело. Круги темнее под глазами, Хмельнее ночь, тревожней день. Уже метнулась между нами Воображаемая тень… А дом неубран и заброшен. Уюта нет. Во всём разлад. В далекий угол тайно брошен Отчаяньем сверкнувший взгляд… Так, проводя, как по указке, По жизни огненный изъян,— Ведет к трагической развязке Воображаемый роман. 13 — XII — 1934 Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939) Борису Унбегауну 1. «Что будет дальше — всё известно…» Что будет дальше — всё известно, Уж так в веках заведено. И потому неинтересно Скользить на илистое дно. Ни слёз, ни гнева, ни упрёков, — Душа прозрачна, как стекло. В романсе, конченном до срока, Всё так безрадостно светло. В нём всё намечено заране, Ничто не обмануло нас: Усталость, разочарованье — От поцелуев на диване, От слишком откровенных глаз; И подсознательная жалость, Что жизнь не повернёт назад, Что света было слитком мало, И что игра не оправдала Всех, ею созданных утрат. 26 — V — 1935 2. «Зачем я прихожу в Ваш тёмный дом?..» Зачем я прихожу в Ваш тёмный дом? Зачем стою у Вашей страшной двери? Не для того ли, чтоб опять вдвоем Считать непоправимые потери? Опять смотреть беспомощно в глаза, Искать слова, не находить ответа? Чтоб снова было нечего сказать О главном, о запуганном, об этом?.. Вы скоро уезжаете на юг. Вернётесь для меня чужим и новым. Зачем я Вас люблю, мой тайный друг, Мой слабый друг, зачем пришла я снова? Простим ли мы друг другу это зло? Простим ли то, что ускользнуло мимо? Чтобы сказать спокойно: «Всё прошло, Так навсегда и так непоправимо». 3 — VIII — 1935 3. «Я Вас люблю — запретно и безвольно…» Я Вас люблю — запретно и безвольно… Полгода проползли, как смутный бред. За боль, за ложь, за этот гнев невольный Ни Вам, ни мне уже спасенья нет. Я не кляну и не волную память, Но видеть Вас я больше не хочу. За этот смех, за эту встречу с Вами Какой тоской я Богу заплачу? За трепет риска и за радость тайны Я не предам ушедшие года. Такой любви — запретной и случайной — Доверчивого сердца не отдам. Пусть тяжело. Пусть мой покой надломан. Я Вас люблю. Ведь оба мы в бреду. Но в этот дом, где всё мне так знакомо, Мой тайный друг, я больше не приду. 5 — VIII — 1935 Виктору Мамченко («Ты знаешь сам — таков от века…») Ты знаешь сам — таков от века Закон, нам данный навсегда: От человека к человеку — Дорога боли и стыда. За проблеск теплоты минутной — Цена невидимых утрат. И непреодолимо трудно Сказать простое слово: брат. И если для тебя дороже Твой невзволнованный покой, Не отзывайся на тревожный И жадный зов души другой. Очнись от жалости невольной, Останови последний шаг: Почти всегда бывает больно, Когда раскроется душа. 21 — VIII — 1936 |
