Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Запись от 4 / 17 января 1920 г

Я верю, что каждое дело судьбы — необходимо. Необходим и большевизм, необходимы и все страдания, и ещё суждено перенести много тяжёлых испытаний, чтобы достигнуть полного счастья.

Запись от 8 / 21 января 1920 г

Сегодня я ходила на море одна. Оно было спокойнее, чем тот раз, и на душе у меня спокойнее. Я ходила по самому берегу, настолько близко от моря, что оно окатывало меня миллионами брызг, а волны добегали до меня. Мне казалось, что рушилась огромная водная стена, настолько был силен этот шум. Огромные волны рушились у берега, далеко катились по отмели. Некоторые волны катились так далеко, что я отбегала назад. Было хорошо, очень хорошо, и я долго простояла над морем.

Запись от 13 / 26 января 1920 г

Мамочка не понимает, что у тринадцатилетней девочки может быть страшное, тяжелое горе — потеря родины. Но я готова перенести ещё какие угодно страдания, лишь бы удалось спасти Россию.

Запись от 14 / 27 января 1920 г

Море — как гордо и прекрасно звучит это слово! Сегодня мы ходили на мол, до самого маяка. Оно спокойно, ласково-нежно, отливает миллионами цветов. Оно влечет меня неведомой силой. Отъезжал пароход в Батум с беженцами из России (билет — 35 тысяч). Как им, должно быть, горько покидать Россию! Мне было их жаль. Рядом в комнате — сыпной тиф. Я не боюсь, мы сделали в Ростове три прививки. Настроение неопределенное. Вся жизнь неопределенная. Сегодня здесь, завтра в Батуме. Сегодня радуемся, завтра плачем, а может, через месяц нас большевики перевешают.

Запись от 14 / 27 января 1920 г

Небывалая для Туапсе погода. Снег и мороз. В гимназии нет занятий, уж очень холодно. Было три урока по пять минут, и нас отпустили. Расскажу кое-что о нашей жизни. Спим на классных досках, положенных на парты. Под простыню подкладываем шубы. Взбираться на наше ложе можно только со стороны столов, но не скамеек.

Около восьми часов встаём. Папа-Коля идёт на базар. Мамочка варит на примусе кофе. Я обыкновенно не дожидаюсь его и иду в гимназию, которая очень близко. Прихожу в половине первого. Начинаем с Мамочкой на примусе варить обед. Папа-Коля или бывает дома, или на заседаниях, больше для препровождения времени. Часа в два-три — обед. На первое у нас варёная картошка. Тарелок у нас нет. Нам здесь дали сковороду, кастрюлю и вилку; едим прямо со сковородки. На второе пшённая каша.

Я обыкновенно раскладываю пасьянс или пишу дневник. Уроков учить не могу — нет книг. Потом чай. Стаканов у нас нет. Мы купили одну эмалированную кружку. И две жестяных банки из-под консервов с припаянными ручками. Из них пьём. Чайника у нас нет. Завариваем чай в специальной ложке. Ложек у нас две.

Наше обычное питание: сало, каша и картошка. Воду для умывания и для чая Папа-Коля тащит из колодца. Умываться подаём друг другу той же знаменитой кружкой над лоханкой, тут же в классе, и разводим сырость. Комнату у нас ни разу не топили. Холод, сырость — невероятные. Спать довольно жестко и холодно, ноги болтаются на воздухе, но это ничего. Спать ложимся в девять часов.

Класс у нас малюсенький, живут в нём пять человек, теснота невероятная. Обувь у нас рваная, одежда тоже, белья совсем почти нет, а что есть — одни лохмотья. Папа-Коля такой ободранный ходит! У нас с собой только шубы. Из верхнего платья только что на нас, тоже тёплое. Сейчас это хорошо, но когда потеплеет, что мы будем делать? Вот она жизнь русского интеллигента.

Запись от 18 / 31 января 1920 г

Мы попались в мышеловку: с севера наступают красные, с юга зелёные. Они недавно взяли Сочи, теперь очередь за Туапсе.

Изгнанники

В нас нет стремленья, в нас нет желанья.
Мы — только тени, в нас жизни нет.
Мы — только думы, воспоминанья
Давно минувших счастливых лет.
К нам нет улыбки, к нам нет участья,
Одни страданья для нас даны.
Уж пережить мы не в силах счастья,
Для новой жизни мы не нужны.
У нас нет жизни — она увяла,
У нас нет мысли в немых сердцах.
Душа стремиться и жить устала, —
Мы только призрак, мы — только прах!
20 — I — 1920. Туапсе

Запись от 31 января / 13 февраля 1920 г

Картина из нашей жизни.

Папа-Коля лежит на нарах и читает «Тысяча и одна ночь». Софья Степановна и Мамочка (далее М.В. — И.Н.), сидя на нарах, штопают чулки. Дмитрий Михайлович чешет голову.

Д.М.: «Чешется, проклятая».

П.-К.: «Какой улов?»

Д.М.: «Представьте себе, ни одного экземпляра». Бросает чесаться и принимается за чистку сапог.

Молчание.

М.В.: «Коля, если пойдешь куда-нибудь, купи кофе».

П.-К.: «Торговал сегодня — пятьдесят рублей коробочек».

М. В.: «На здоровье».

Молчание длится довольно долго.

Д.М. кончил чистить сапоги: «Так-с».

М.В.: «Мы сегодня сидим без чаю».

Д.М.: «Мы только что пили».

М.В.: «Но на вечер керосину нет».

С.С.: «Придётся развести мангал».

М.В.: «Он сломан».

С.С.: «Митя, если Коля отдал свои сапоги в чинку, в чём он сидит?»

Д.М.: «Босой. Пока что — до свиданья, я иду в Тургеневское училище». Уходит.

Тишина.

П.-К.: «Хлеба у нас нет».

С.С.: «Жаль, что керосину нет, а то можно бы гренков поджарить, это вкуснее горького хлеба».

М.В.: «Коля, пока светло, почини примус».

П.-К.: «Да что там, почему он вчера прекрасно горел». Слезает с нар и развинчивает примус.

М.В.: «Софья Степановна».

С.С.: «Ну».

М.В.: «Пойдёмте к нижним грекам, может быть, Софик за пять рублей даст нам “кошку”, утопленное ведро достать».

С.С.: «Идёмте».

Одеваются и уходят… Приходят.

М.В.: «Противно. Квартирант того дома ходит во фраке, словно на бал собрался».

П.-К.: «Видно, у него, как и у меня, ничего нет. Вот он и донашивает старое, а галифе ему тоже не дают делать».

С.С.: «Он сказал, что ведро достанет брат этих Софик».

M.B.: «Хоть бы Дмитрий Михайлович с ним по-турецки поговорил».

П.-K. и С.С. возятся с примусом и рассуждают о нём. Зажгли его.

П.-К.: «Эх, канитель-то, Господи! (примус потух). Ох, ты, батюшки!» Сердится, накачивает.

C.C.: «Довольно, я боюсь, взорвётся».

П.-К.: «Пойду, что ли, за хлебом».

M.B.: «Ничего нет ужаснее, чем надевать мокрые ботинки».

С.С.: «Это убийственно». Жарит гренки.

М.В.: «Так послушай моего совета».

П.-К.: «Чего».

М.В.: «Я испытываю физическую боль, говоря с тобой о сапогах».

П.-К.: «Я себе куплю английские ботинки за три тысячи».

М.В.: «И хватит их тебе на полторы недели».

П.-К.: «Пиневич говорит, что хорошие».

М.В.: «Да врёт он. Да таких дешёвых ты и не найдешь».

П.-К.: «Покупали».

М.В.: «А ты не найдёшь».

П.-К.: «Почему, собственно, я не найду?» Одевается и уходит.

М.В.: «Одно плохо, чад от примуса».

С.С.: «Это масло плохое. Настойте на том, чтобы он купил себе сапоги».

М.В. (со слезами): «Он говорит, что тогда ему надо галифе, своих брюк ему жаль. Как при нашем положении он может жалеть вещи! Из одного одеяла он хочет сделать брюки, а из другого обмотки. А уходит он всегда на риск — простудиться».

4
{"b":"175131","o":1}