Правда, Дэвид, став старше, возненавидел этот снимок и, когда бывал в доме матери, всегда клал его на стол лицом вниз. Эта фотография была худшим воспоминанием в его жизни, так как помешала ему воспользоваться плодами своей внезапной известности. Поскольку он выглядел на ней расфуфыренным хуже девчонки, то восхищение собеседника, которому он показывал снимок, тотчас же оборачивалось насмешкой: «Ну, у тебя и физиономия!»

«И однако ты тут очень миленький!» — возражала ему Марта. Он лишь насмешливо передразнивал ее: «И однако ты тут очень миленький!» Речь шла о мужестве и героизме, а она твердила: «миленький», «ангельские волосики», «завитый, как девчушка», «беленький, как куколка».

— Знаете, — сказала Марта, — наши отношения всегда были сложными. Не из-за отсутствия любви, наоборот, ее было слишком много. Пока мама была жива, она служила буфером между нами. Но после ее смерти о нас уже некому стало позаботиться.

Их отношения настолько ожесточилось, что они перестали выносить друг друга. Тюрьма ничего не изменила, долгожданные встречи заканчивались все более и более серьезными размолвками.

— В конце концов я перестала ходить туда одна, — сказала Марта. — Меня всегда сопровождала Розарио.

После очередной ссоры она начинала корить себя и постепенно успокаивалась. Дэвид же не хотел примиряться. Она с радостью шла на очередное свидание, но уже менее чем через десять минут говорила себе, что зря это сделала. Последний конфликт, после которого она больше не появлялась в «Гринливзе», начался с того, что ее удивило, почему он носит кепку, натянув ее на самые уши и надвинув козырек на глаза. Она попросила его надеть ее нормально или снять, чтобы увидеть его прекрасные волосы. А его прекрасные волосы, как назло, накануне обрили, и, чтобы скрыть это, он специально надел кепку. «У тебя и без волос красивая голова», — решила она успокоить его. «Красивая голова!» — завопил он, и его, взбешенного, уволокли охранники. «Сколько раз тебе повторять, что он уже не ребенок, а мужчина, — укоряла ее Розарио. — Мужчина, приговоренный к смерти!» Увы, она не могла с этим смириться и только рыдала.

Розарио явно не нравилось, что Марта рассказывает мне историю, положившую конец посещениям. Марта оправдывалась: она сделала замечание по поводу кепки только из нежности, чтобы напомнить Дэвиду о том, насколько они близки. Она не хотела его провоцировать. Он не должен был поднимать такой скандал.

И совсем уже тихо, низко опустив голову, словно обращаясь к самой себе, добавила, что страшилась этих визитов. Все они приносили ей только разочарование. Каждый раз она шла туда, полная надежд, и каждый раз возвращалась совершенно уничтоженная. Все срывалось из-за пустяков. Один неуместный взгляд, одно неуместное слово — и всё детство Дэвида, вся любовь, которую она ему дала, всё теряло значение.

— Теперь, по крайней мере, — сказала она, взмахнув рукой в сторону океана, — осталось место лишь для серьезных вещей!

Ее жест заставил вскрикнуть чайку.

Я спросила, где сейчас отец Дэвида. Приезжал ли он, был ли на суде, интересовался ли судьбой сына.

— У него нет отца, — сказала Розарио, не желая, чтобы Марта стала развивать эту тему.

— Он прекрасно жил и без отца, — подхватила Марта среди криков чаек, которых взбудоражил рыболов, вытащивший рыбу одной из своих удочек. — Ему было достаточно моей матери.

Я поняла, что герой «Мужества и гражданской доблести» выполнял функцию отца для двух поколений сразу. У бабушки Деннис было время, чтобы обкатать свою героическую эпопею и представить ее малышу во всей красе.

— Генеалогическое древо, — сказала Марта, — хорошо для тех, кто не переживал потрясений, никогда не путешествовал: такие люди собираются вместе, что-то пишут, наследуют, составляют фотоальбомы. А мы… если добавить к истории Дэвида историю моих матери и отца…

— Довольно, — прервала ее Розарио, который этот разговор становился невыносим. — Сколько раз тебе повторять, что невиновность не нуждается в смягчающих обстоятельствах.

— Невиновность — да, — возразила Марта, — а Дэвид нуждается. И они у него есть: сначала я, затем его родитель и дедушка, которые сошли бы за смягчающие обстоятельства и для меня самой.

Говорить о виновности Дэвида тут было запрещено, особенно Марте. Розарио утверждала, что его приговорили в том числе и потому, что сама Марта не была в нем уверена. Даже десять лет спустя несчастная считала, что не должна была не то что рассказывать или упоминать, но даже вспоминать некоторые факты из жизни своего сына. Хотя, по мнению Розарио, люди догадывались, что Марта что-то скрывает по ее неуверенности, нетерпеливому жесту, по слезам.

Полная, абсолютная и несокрушимая уверенность Розарио была наилучшим аргументом в пользу Дэвида. Эта уверенность лежала в основе поддержки со стороны Авраама и его ассоциации, выступавшей против смертной казни, финансовой помощи церквей, именно из-за нее в дело вмешалась Хитер Хит — журналистка, открыто требовавшая от властей дополнительного расследования.

Абсолютная уверенность Розарио убеждала все большее число окружающих в невиновности Дэвида, разрушало негативное мнение, сформированное прессой. Труп Кэндис, свидетели, рассказавшие об оргии, устроенной ночью, побег Дэвида Денниса в Мэриленд к бывшей невесте, на которой он обещал жениться, — всё это являлось отягчающими обстоятельствами.

Розарио же, выстраивая защиту Дэвида, не опровергала никаких фактов, а просто запрещала всем даже думать, что Дэвид мог быть замешан в убийстве. Судья Эдвард ни секунды не сомневался в его виновности, а Розарио была твердо уверена, что он не виновен.

Бедная Марта умоляла Дэвида согласиться на сделку, предложенную прокурором Бенбоу, который не хотел, чтобы личная жизнь Кэндис стала достоянием толпы. Если бы он признал вину, ему дали бы двадцать лет, он вышел бы уже через двенадцать и сейчас о нем бы уже никто не вспоминал, а Кэндис осталась бы в памяти людей святой мученицей. Но Дэвид уперся. Бледный, с блестящими глазами, он тихо, но очень отчетливо спросил:

— Ты считаешь, что я виновен?

— Нет, конечно!

— Так чего ты боишься?

— Правосудия. Мы не такие сильные и богатые, у нас нет веса в обществе.

— Повторяю в последний раз: я не виновен.

Он повторил это ей снова, когда отвечал судье Эдварду, спрашивавшему, признает он себя виновным или нет. Он повернулся явно к ней, ища в толпе ее взгляд. И в его глазах она увидела вызов. Теперь Марта была уверена, что это из-за нее он решил стоять на своем.

Едва дождавшись, когда Розарио уйдет в ванную, Марта принялась мне рассказывать, как глубоко ее горе. Вся ее жизнь вращалась вокруг Дэвида, ее главной проблемы, которую она пыталась решать всеми возможными способами. В школе она защищала его, как львица, и психолог даже упрекнул ее, что она постоянно оправдывается за сына и даже пришла вместо него на дисциплинарный совет. «Но ведь у него никого нет, кроме меня!» Бедная женщина была права в одном — не стоило отдавать Дэвида в школу, где преподавала она сама. Марта была убеждена, что благотворительная организация «Искупление» также несла ответственность за ее конфликт с сыном. Она даже сказала директору эти пророческие слова: «Вы его обрекаете, вы обрекаете его сегодня и отбираете у него завтра. Потому что, прочитав отчет, который вы поместили в его досье, Дэвида не возьмет ни один колледж, ни один государственный университет». А с той зарплатой, которую она получала в «Искуплении», у нее, понятное дело, не было денег, чтобы отправить его в частный университет.

Он хотел работать, зарабатывать, «вертеться», как он выражался. Ей пришлось вытерпеть его брак с Дженет, затем развод и исчезновение, а теперь еще этот приговор, который засасывал ее, как черная дыра. Марта сказала, что если бы вся ее энергия не ушла на заглаживание предыдущих промахов, то у нее осталось бы хоть немного сил выдержать весь этот процесс. Когда его арестовали, она надеялась, что он лишь немного посидит в тюрьме и его невиновность будет доказана, и поэтому не слишком горевала. Это даже не так и плохо, думала она, это остановит его от скатывания под откос. Можно было перевести дух.