ФРАНЦУЗСКАЯ БАЛЛАДА (Конная статуя.) Генерал На площади скромно в углу стоял. (На каменном цоколе — список битв И строки малоизвестных молитв.) Парижская площадь: всего найдешь. Повсюду движенье — лунная дрожь. В лунную ночь всегда генерал С площади звонко удирал. Цокала лошадь. По воле резца Ей на дыбах брести без конца. Ангел с костела тянулся вслед, Но оставался — таков обет. Кариатида, хрустя плечом, Особнячок запирала ключом, Гладила ноги, коснувшись земли, Как у прислуги, они затекли. Думала долго (каменный стон) И залезала опять на балкон. Мраморный бог, раздувая фонтан, Им сочинял фельетончик-роман. Дескать: сегодня в ночи светло, И генерал поскакал в Ватерлоо. Это был малый генерал (Не изменял и не удирал). Что ему там — Наполеон. Павших солдат не забудет он. Он панораму проверить пошел, Что для туристов кто-то возвел, Где расположены на холсте Трупы и пушки (конечно, не все). Он пробормочет и верность свою Вспомнит, и всех, кто остался в бою, (А не в строю.) Пересмотрит Гюго, Что модернист-футурист для него. Слушают каменные жильцы Площади светлой, во все концы. И вспоминают время войны, Этой последней, земные сны. Как на четыре года, на пять Стал генерал генералом опять. Враги веревкой скрутили его (И не нашелся новый Гюго). Генерал томился где-то в плену И вспоминал Ватерлоо и луну. Бронзу расплавить враги не смогли, В освобожденье он встал из земли. Лошадь взвилась и, оскалясь не зло, Радостно двинулась в Ватерлоо. И где победа, а где обвал, Просто не знает генерал. «Никогда тебе не поверяю…» Никогда тебе не поверяю Тайн своих, надежд тебе своих, Никогда тебе не доверяю, Даже если ты совсем затих. Душенька моя, какая мука За тобой крылатым уследить, Что еще за страшная докука По пушинкам крылья находить… Вон куда забился — к потолочку, И сидит на ламповом крюке. Дай, как сына, дай тебя, как дочку, Покачаю нежно на руке. Локоны — под белую рубашку, Перышки твои — на пуховик, Спи, мой ангел, — крылья нараспашку, Спи, прозрачный грустный озорник. «Душа, не гляди назад…»
Душа, не гляди назад И ни о чем не жалей… На стенах часовни — ад Закатного неба алей. И грешница из котла Глядит, заслоняясь рукой, На то, как бледна смола В лесу над земной рекой. Смола — едва ли тепла, Совсем прохладна — река, Я — грешницею была, За то — жаровня звонка. Высокий горит огонь, Смола горяча, черна, Ты совести не затронь, Не вымоли вечного сна. Не то в прохладном песке, Под легким своим крестом, Забудешь о той тоске, О счастье своем земном, Которое жгло смолой, Каленым железом жгло, Входило в сердце иглой И ножницами — в крыло… «В ноябре умирают поэты…» В ноябре умирают поэты — В ноябре далеко до весны. Вот стоит запыленное лето, Города погружаются в сны. О, неправда, что — только под снегом И — под пылью нам снится мечта. Бережком, берегами и брегом Очень просто, не строя моста, Ни направо, ни вверх, ни налево Открывался в апреле простор, Где росло деревцо или древо (Полудерево — полуузор). Да и все: этот строй, эти краски, Так знакомо, что память сама Повернулась вперед, без опаски Потеряться иль спятить с ума. Там, под кроною, полной цветенья, Было звонко от птиц и листвы, И покойные души от рвенья Говорили мне «ты», а не «вы». О, друзья, что прошли тротуаром, Задевая локтем иль полой, Вы сейчас наполняетесь жаром, Вы чужих… «Не скажешь о путях своих неровных…» Не скажешь о путях своих неровных, Не выскажешь непоправимых бед, Ни в женских письмах, ни в стихах любовных, Ни взором, ни в лучшей из бесед. Пускай совсем — не редкая, не тайна Такая жизнь. (Ведь не поможет ложь.) Но лишь однажды, и совсем случайно, О ней чужому другу намекнешь. И он поймет, легко припоминая Твою судьбу, как лучшую из книг. И в пыльный вечер городского мая, В какой-то обрывающийся миг, Все станет ясно и непоправимо Уже навек, но ты поймешь сама, Какая здесь — возможность быть любимой, Какая там — сияющая тьма. И почему, сиянье выбирая, Ты в юности украдкой отошла От смутных стен взывающего рая, От розового ровного тепла. |
