«Это было головокруженьем…» Это было головокруженьем: Окна замерцали, как вода, Раздались аршины на сажени, А углы исчезли без следа. И на прежнем нашем огороде, Видит Бог, века не политом, Гряды продолжали в том же роде: Каруселью, смерчем и винтом. Каждая цвела хоть лебедою, Каждая мечту произвела, Одуванчики рвались ордою, Ворохом перинного тепла. Например, посеянная дедом, Где-то у бассейна, резеда Шевельнулась и кисейным бредом Возместила некие года. И в воронке ветреного мая, Шутки ради что-то прополоть, Это я прошла, глухонемая: Не душа, не память и не плоть. И как в зале отразилась слева, На прозрачном воздухе — одна. Мой двойник нездешнего посева, Милый друг пророческого сна… Что не ждет уже довоплощенья, Только теребит, не торопясь, Наше неудачное сращенье, Сквозь стихи затеянную связь. И глазами упрекнула снова За вот этот пышный огород, Что цветет почти что с полуслова, Даром в стороне который год. 28.5.1945 «Братец Дремушка, сестрица Аленушка…» Братец Дремушка, сестрица Аленушка Сели в лесу около пенышка. Стоит копытце — полно водицы. — Аленушка, я хочу напиться. Не пей, ты станешь белым оленем, Меня забудешь утром осенним… Алеет брусника, густа черника. Судьба таинственна и двулика. — Не пей. Подожди. Есть дворец за лесом И водометы под навесом. Там слуги в жупанах, как павлины, И кубки из золоченой глины. Крученый панич по стенам взбегает, И каждый меня с тобою узнает. Не пей, мой любимый, мой мухоморчик… Но мимо да мимо ее приговорчик. И белый олень, сухостой ломая, Бежит, не видя, не понимая. …………………………………… Асфальт от жары растопился липко. Поет в ресторане нежная скрипка. — О, где ты, о, где ты, мой братец древний? Я все исходила земли, деревни. И мой каблучок на асфальте черном Оставил следы — не задернешь дерном. Глаза у меня, как тогда, оленьи, Да ты-то полон скуки и лени. Меня не помнишь, меня не ищешь. Зачем тогда ты по свету рыщешь? Живешь ведь где-то, глядишь куда-то, И мне дороже Дремушки-брата. Я жду тебя, как дочь дровосека, В хаосе самого злого века. 1966 ОДЕССКИЕ ВЗРЫВЫ (1918 года)
По небу ползла черепаха, А может быть, странная туча. Тогда мы смотрели без страха, Хоть туча была неминуча. Взрывались лиловые газы, Смертельные, над облаками, Дымком, приносящим заразы, Искали газоны и скамьи. Мы были детьми и смотрели, И слушали: окна звенели, Стекло разрезалось на трели, Сияющие на панели. Тогда в Александровском парке Нас няни готовили к смерти. Тот ветер, несильный и жаркий, Несли черепахи и черти. Мы выжили… Рассосалось Над нами страшилище чада. Мы выжили (жалость — не жалость?), Но плачут помещичьи чада. На рейде стоят пароходы, Вверху Недреманное Око Сквозь все облака и отходы Взирает над садом и доком… И позже, на ледоколе, Уже покидая Одессу, Мы помнили даже о школе Сквозь розовую завесу… 15.12.1977 «Из детской молитвы вылетел ангел…» Из детской молитвы вылетел ангел. Он бабочкой бился о зеркала… Луна подымала оранжевый факел, А звезды спускались на купола… Не те, что рубинами Кремль окружают, Те звезды мертвы (хотя — хороши)… А те, что дорогу вверху продолжают Для космонавтов и — для души. Молитва сверкала, и синие окна Ее отражали, как факел в ночи. Молитвы свивались в такие волокна, Что были остры, как мечи и лучи. ………………………………………… А детская комната пела, и снилось Ей царство Пиноккио или — солдат. Щелкунчик сдавался кому-то на милость, Он — полон заплат, полосат и носат. От одеяла взлетела молитва, Со сложенных рук, с преклоненных колен. На пестром ковре разгорается битва: Убитые есть и — попавшие в плен. 2.11.1979 «Провинция (какая? Все равно)…» Провинция (какая? Все равно) Давала бал помещичий? Дворянский? Летели кони в странное «давно», Где фрески в залах и на стенах станцы. Тут на эстраде занавес взошел, И местная красавица запела О том, что смерть спасение от зол, Что у любви не видится предела. Она (о, будто бы) бессонницей больна, Она (о, будто бы) рыдает у скамейки, Она зовет, и молится она, У Клеопатры занимает змейки. А в публике и шорох, и молва, Язвительней улыбок не бывает: Она — красавица, помолвлена она, Кого же, бедная, напрасно призывает? Да, у нее есть молодой жених, Он шатен и богат (к тому ж и вправду молод), Во фраке, скромен, незаметен, тих, Хотя я глазах его ревнивый холод. Но самое ужасное, что ей Другой, совсем другой сегодня мнится… Она его не знает, он — изгой: Онегин, ангел, голубая птица. 14.11.1979 |
