Как просто и безжалостно, оказывается, устроен этот мир: ни старейшество, ни даже военная сила не значат в нем ровным счетом ничего, когда в дело вступает подлинный владыка всех людей — всемогущее золото. В отличие от своего незадачливого соперника, простодушно уповавшего на закон и обычай, Юрий понял это сразу — и победил. Теперь настало время пожинать плоды своей победы. Собственное будущее виделось Юрию вполне безоблачным. Правда, он не без некоторой тревоги думал о преемнике казненного Михаила: говорят, Дмитрий отличается крутым и памятливым нравом. Но Юрий не сомневался, что юный Константин, заточенный в дальних покоях великокняжеского дворца, станет надежной уздой для мстительных порывов молодого тверского князя.

Что же касается покойного Михаила Ярославича, то его тело, вероятно, стало бы добычей стервятников, если бы мудрый Кавгадый не обратил внимание новоиспеченного великого князя на то, что даже мертвый Михаил является весьма ценным товаром, сулящим Юрию верный барыш.

— Ты сможешь обменять его на тело несчастной хатуни Кончаки, — наставлял Юрия многоопытный царедворец. — Это покажет великому хану, что ты чтишь память его сестры, и увеличит его доверие к тебе.

И снова — в который уже раз! — Юрий вынужден был признать правоту своего хотя и не бескорыстного, но такого полезного советчика. Он распорядился отвезти тело Михаила в Москву и временно упокоить его в Спасском монастыре, а сам принялся с нетерпением ожидать посольства из Твери. Сперва Юрий собирался раздавить несчастливых соперников ледяным высокомерием и гордостью, но затем его мысли приняли иное направление. Обретение великого стола не умерило ненависти Юрия к тверским князьям; наоборот, теперь он с удвоенной силой жаждал войти в Тверь как завоеватель и всласть рассчитаться за бортеневское унижение. Но мерзкий, постыдный страх перед Тверью, поселившийся в его душе после Бортенева, не оставлял Юрия и здесь, в Володимере; даже сейчас он в глубине души не мог позволить себе отнестись к Дмитрию и Александру как к недостойным, не заслуживающим уважения противникам. И потому у Юрия возникла мысль попытаться обмануть тверских князей, усыпить их бдительность притворной приветливостью, а затем, когда враг будет пребывать в уверенности, что с вокняжением Юрия на володимерском столе причина для его вражды с Тверью иссякла сама собой, нанести неожиданный и сокрушающий удар.

— Теперь у них, верно, норова-то поубавилось, — с самодовольной усмешкой говорил великий князь, предвкушая новое унижение тверского княжеского дома. — А опосля того, как у меня побывают, его и вовсе не станет. Уж я-то знаю, как с такими толковать надобно.

— Что же вы с Димитрием не приехали на мое венчанье? — с выражением кроткого укора молвил Юрий прибывшему в Володимерь Александру, тая в уголках рта издевательскую усмешку. — Али обиду затаили в сердце своем? Может, мните, что это я повинен в смерти вашего родителя? Так ведь не я велел убить его, а царь Азбяк. У Михаила была возможность оправдаться, и ежели он не сумел этого сделать, мой ли в том грех?

Как ни готовил себя Александр к этой нелегкой встрече, глумливое лицемерие Юрия возмутило его до глубины души. Княжич вспыхнул от гнева и вызывающе вскинул голову, намереваясь дать резкий ответ, но, ощутив на плече предостерегающее прикосновение кого-то из своих спутников, сдержался.

— Бог рассудит тебя с Михаилом — не я, — холодно произнес Александр, избегая встречаться с Юрием взглядом. — Ни корить, ни проклинать я тебя не стану. Об одном лишь прошу — отдай мне тело моего отца! Почто велел ты захоронить Михаила на Москве? Ты ведь победил! Ты отнял у него все — великий стол, доброе имя, самое жизнь; ужели откажешь ему даже в праве упокоиться в родной земле, подле отчих останков?! Не пристало великому князю воевать с мертвыми!

— Я был прав — ты все-таки винишь меня, — разыгрывая оскорбленную добродетель, вздохнул Юрий. — Повторяю: не я убил Михаила. И дабы ты ведал, что я вовсе не такой злодей, за коего вы меня почитаете, я отдам тебе Михайловы останки. Но и вы, в свой черед, возвратите мне тело супруги моей, безвременно почившей, а то как-то несправедливо выходит.

— Сие будет сделано незамедлительно, — с готовностью ответил Александр и, потупившись, с усилием проговорил: — Но у меня есть еще одна просьба.

— Догадываюсь, какая, — осклабился Юрий. — Увы, здесь мы не столкуемся. Константин в моих хоромах — лучшая порука тому, что у твоего братца не возникнет искуса силою воссесть на володимерский стол. Ему, поди, обидно, что то, что он считал своим, вдруг уплыло у него из-под носа. Не по злобе, а лишь спокойствия своего ради пригласил я княжича погостить у себя. Покуда вы не выйдете из моей воли, с головы Константина не упадет ни один волос.

— Дай мне хотя бы увидеться с братом! — в отчаянии воскликнул Александр. — Ежели ты хочешь прикрываться Константином как щитом, тебе придется доказать, что он жив.

— Что ж, это разумно, — после некоторого раздумья нехотя согласился Юрий и, пристально глядя на Александра, с угрозой добавил: — Только учти, княжич, — стража у меня надежная, а стены здесь, как ты сам видел, не то что у вас в Твери — каменные!

Выдавив из себя слова благодарности, Александр, окруженный своими боярами, направился к выходу. Юрий с насмешкой глядел им вслед. Словно почувствовав на себе этот взгляд, у самой двери тверской княжич остановился и обернул к торжествующему врагу лицо, горевшее гневом и презрением.

— Твоя беда, Юрий, в том, что ты отчаянный трус, громко. на всю палату, произнес Александр. — Ты не токмо боишься Димитрия, хотя великий князь не он, а ты, — даже мертвый Михаил все еще внушает тебе страх. Ты радуешься, что погубил отца, но тебе невдомек, что тем ты лишь увеличил его славу, ибо он умер смертью истинного христианина и князя, а на Руси издревле никого не почитают так крепко, как безвинных мучеников. Сумеешь ли ты встретить свой конец столь же достойно, как это сделал тот, кто по праву носил звание первого меж князей русских? Днесь твоя взяла, но попомни мои слова — недолго торжество твое продлится. Пируй, Валтасаре, тешься похищенным — невдолге узришь ты огненные письмена!

С тяжелым, надсадным скрежетом отодвинулась непослушная щеколда, и оробевший Илейка, встречаемый неистовым лаем цепного пса, очутился во дворе тиуна Карпа. Ему, как и другим жителям Горнчарова, и раньше приходилось бывать на этом огромном, чисто выметенном дворе, скрытом от внешнего мира за высоким крепким частоколом, перед этим высоким двухъярусным домом со множеством разноразмерных построек и широким крыльцом, украшенным резными перилами, — именно сюда, к этому крыльцу, горнчаровские мужики сносили по осени часть своего урожая, которому, согласно установленному ряду, надлежало переместиться из их амбаров в клети и погреба боярина Смена Мелуева, от имени которого и осуществлял свою маленькую, но такую чувствительную для каждого горнчаровского пахаря власть достойный Карп. Но сейчас у Илейки было к тиуну иное дело, важность которого заставляла его сердце трепетать от одной мысли о возможности неудачного для него исхода предстоящего разговора.

— На крыльцо не всходи, тута жди, — бросила Илейке отперевшая ему дородная сердитая баба со звенящей связкой длинных массивных ключей у пояса и, переваливаясь с боку на бок, как раскачивающаяся на волнах лодка, стала тяжело, с сиплым присвистом, подниматься по лестнице. «Заступись, господи, смягчи его сердце, помози рабу твоему!» — отчаянно взмолился про себя оставшийся один Илейка. Прошло немало времени, прежде чем наверху распахнулась дверь и на крыльце показался Карп — толстый красный человек лет пятидесяти с большим, точно надутым воздухом, животом и короткими кривыми ногами. Видимо, тиун только поднялся из-за стола: он лениво проводил по губам рукавом своего добротного кафтана, а на его черной бороде, как последние островки снега на апрельской земле, белели ноздреватые клочки квасной пены. Прищурясь, Карп спокойно посмотрел на кладущего частые суетливые поклоны Илейку.