Впервые летние дни 1296 года стольный город Володимерь переживал небывалое нашествие: пожалуй, никогда прежде его жителям не доводилось видеть на своих улицах такое великое множество важных господ в роскошных, по преимуществу красных, расшитых золотом кочах и ратных людей, на чьих шеломах красовались еловцы со знаками самых разных князей. Причина этого столпотворения была известна каждому горожанину: прибывший из Сарая посланец великого хана Алекса Невруй собрал беспрестанно враждовавших друг с другом князей Северо-Восточной Руси, чтобы, во исполнение повеления своего владыки, попытаться разобраться в сложных хитросплетениях их взаимных обид и притязаний. В Володимерь приехали великий князь Андрей Александрович со своими послушными подручниками Федором Черным Ростиславичем Ярославским и Константином Борисовичем Ростовским и их злейшие недруги — тверской князь Михаил Ярославич и родной брат великого князя Данило Александрович Московский, некогда покорно ходивший в походы под началом Андрея, а затем смертельно рассорившийся с ним после того, как приглашенные Андреем татары под водительством мурзы Дюдени разграбили и сожгли вотчину Данилы, куда тот, уповая на святость союзнических отношений, пустил их как дорогих гостей.

Для володимерцев жизнь на эти несколько дней, превратилась в сущую крестную муку: расположившись на постой в домах горожан, ярославцы и москвичи, тверичи и ростовцы одинаково напивались каждый вечер допьяна, допоздна горланили разудалые песни, лишая надежды на сон не только обитателей приютившего их дома, но и весь околоток, и, случалось, приставали к хорошеньким женщинам. Встречаясь на улицах или в великокняжеских хоромах, где проходил съезд, воины не ладивших между собой князей окидывали друг друга высокомерными, вызывающими взглядами... и проходили мимо, имея строгий наказ не затевать ссор: никто из князей не хотел выглядеть в глазах высокого ордынского вельможи зачинщиком распри. Съезд открылся в гриднице великокняжеского дворца при торжественном и мрачном молчании князей из враждующих станов, расположившихся друг напротив друга за длинным пиршественным столом, покрытым белой парчовой скатертью. Вместе с остальными сидел и Андрей Александрович, которому пришлось временно уступить свой серебряный великокняжеский столец обосновавшемуся в челе стола Неврую. Противоположный от Невруя конец стола занимал владыка Володимерский и Суздальский и Нижегородский Симеон — высокий худой старик со строгим внимательным взглядом маленьких черных глаз, которые он — единственный из всех присутствующих — не опускал и не отводил в сторону, даже встретившись ненароком очами с грозным ханским посланником. Вдоль расписных, отделанных до середины мореным дубом стен — живой разноцветный тын из бояр.

— Великий хакан — да увековечит аллах его царство и усилит его власть! — неустанно пекущийся о том, чтобы все подвластные ему народы пребывали в мире и довольстве, крайне озабочен непрекращающимися распрями между его русскими подданными. — Негромкий хрипловатый голос Невруя, благодаря хорошей акустике и осевшей на сводах благоговейной тишине, отчетливо разносился по всей огромной палате; послушным эхом вторил ему стоявший по правую руку от посла толмач. — Желая положить конец губительным междоусобиям, он поручил мне разобраться в ваших взаимных обидах и от его высочайшего имени вынести решение, которому все русские князья будут обязаны подчиниться столь же беспрекословно, как если бы оно исходило непосредственно от великого хакана. Первым будет говорить великий князь Андрей. На кого и по какому поводу ты жалуешься? — обратился Невруй к расположившемуся по правую руку от него великому князю.

Андрей, немолодой уже человек с продолговатым, суженным книзу лицом и прямой щетинистой бородкой, поднял голову и невольно встретился взглядом с сидевшим напротив Михаилом Ярославичем; спокойное презрение, которое он прочел в глазах врага, вызвало у великого князя приступ бешенства: зрачки Андрея злобно сузились, скулы ожесточенно напряглись.

— Я прошу великого кесаря о справедливости, — поднявшись, резким звенящим голосом молвил Андрей, не сводя с противника ненавидящего взгляда, в котором сладостное предвкушение мести уже зажгло темные огоньки. — Не он ли своею волею поставил меня старейшим над всеми русскими князьями, и не повинны ли они чтить меня яко отца? Почто же тогда уже много лет даже силою меча не могу я смирить сих дерзких супротивцев, — он указал рукою на сидящих напротив Михаила Ярославича и Данилу Александровича, — не оставляющих своего давнишнего намерения лишить меня сана, дарованного мне по воле кесаря? Разве не должны они понести кару как мятежники? Особливо сие относится к князю Даниле, который дерзнул обнажить меч не токмо противу великого князя, но и противу брата своего старейшего, а стало быть, он вдвойне мятежник и изменник!

— Да какой ты великий князь! — презрительно фыркнул Данило, невысокий коренастый человек лет тридцати пяти с широким румяным лицом и близко поса женными круглыми, как у совы, карими глазами. — Ты сидишь на володимерском столе токмо потому, что сумел испросить его у кесаря из-под Дмитрия, который один имеет на него законное право. Тогда ты не думал о почтении к старшему брату!

— Слышишь, господине посол? — торжествующе повернулся к Неврую Андрей. — Он посмел назвать решенье кесаря незаконным! Ужели ты стерпишь такую хулу на нашего владыку?!

— Упаси меня бог судить дела кесаря! — воскликнул Данило. — Он даст в них ответ одному токмо предвечному судие. Но у нас на Руси свой обычай: от веку еще не бывало того, чтобы молодший брат принимал княженье в обход старейшего.

— Что-то раньше тебя это не смущало! — ехидно осклабился Андрей. — Когда ты ходил со мною на Дмитрия да на Михаила, своих теперешних приятелей, ты не задавался вопросом, по праву ли я занимаю великий стол.

— Славно же ты мне за это отплатил! — горько усмехнулся Данило. — Не мог уговорить Дюденю не трогать Москву! Даже если бы татары перебили меня со всей моей семьей, ты бы и ухом не повел — лишь бы тебе на чужом столе покойно сиделось!

— А почто мою вотчину троекратно пусту сотворил ни за что ни про что? — вмешался в спор возмущенный голос Михаила Ярославича. — Коли ты великий князь, то должон быть всей земле печальник, а не разоритель!

— Тебя давно надобно было порешить, переметчик! — задыхаясь от ярости, прохрипел Андрей, хватаясь за меч и до половины доставая его из ножен. — И клянусь, я это сделаю, хотя бы и здесь, в этой палате!

— Что ж, попробуй, — спокойно произнес князь Данило, также кладя руку на рукоять меча. — За меня найдется кому постоять: Михаил Ярославич не чета тебе, он не попустит, абы его союзнику сотворили зло пред его очами!

— Ах ты, предатель! — окончательно разъярившись, с прыгающим подбородком и потемневшими глазами, крикнул Андрей и, не владея более собой, бросился к брату, опрокинув столец. Но прежде чем он успел приблизиться к медленно поднявшемуся Даниле, на его пути неожиданно выросла сухощавая фигура владыки Симеона.

— Остановитесь, чада! — страшным голосом крикнул архиепископ, предостерегающе вскинув руки с растопыренными длинными узловатыми пальцами. — Что же вы творите! Много ли вам будет проку, ежели вы друг друга поубиваете? Вы беспрестанно воюете — и чего этим добились? Сумейте же хоть единожды договориться как христиане, как люди, наконец!

Вмешательство Симеона немного остудило вскипевшие до предела страсти. Будто опомнившись, Андрей Александрович вложил меч в ножны и хмуро вернулся на свое место. Все облегченно перевели дух. Ханский посол с полной невозмутимостью наблюдал за происходящим, поигрывая висевшей у него на шее золотой пайцзой.

Съезд в Володимере не принес мира и согласия, ибо его не желала ни одна из сторон. Кое-как договорившись под давлением Невруя о разделе вотчин и не собираясь соблюдать достигнутые договоренности, князья разъехались восвояси — готовиться к войне.