Страстная речь князя была прервана появлением в шатре Кавгадыя.

— Иди за мной, князь! — коротко бросил он Михаилу и, не дожидаясь, пока тот поднимется с ковра, вышел наружу. Бояре, успевшие лишь обменяться с князем горестными взглядами, двинулись было следом, но сопровождавшие Кавгадыя нукеры преградили им путь.

Все, в том числе и сам Михаил, были уверены, что пришел его последний час и несчастного князя, как обычно происходило в подобных случаях, лишь выведут из вежи, чтобы тут же и прикончить. Однако Михаила долго вели вдоль образовавших своеобразные улицы рядов юрт, пока впереди не показался многолюдный торг. Какую только речь нельзя было здесь услышать! Арабы и венецианцы, персы и хорезмцы, индийцы и евреи, русские и немцы приезжали сюда каждый год, чтобы обменять свои товары на золото и серебро, добытое, быть может, грабежом и убийством их же соплеменников. Неизбалованные в своей скудной кочевой жизни удобствами и негой монголы жадно набрасывались на все, что только могла изобрести людская тяга к роскоши, — ткани и драгоценности, ковры и посуда, пряности и различная заморская снедь раскупались здесь мгновенно и по неслыханным в других краях ценам, но, конечно же, самым большим спросом пользовались оружие и боевые кони.

Посреди торговой площади двое нукеров положили руки на плечи Михаила и, сильно надавив на них, принудили князя опуститься на колени. Ехавший всю дорогу позади процессии Кавгадый сошел с коня и, подойдя к Михаилу, резко вскинул над ним правую руку. Витым змеиным хвостом извернулось в воздухе толстое кнутовище, глухо, отрывисто зашлепали по плотной ткани охабня удары. После первого удара Михаил вздрогнул, но не проронил ни звука и лишь еще ниже опустил свою обнаженную, с всклокоченными черными прядями голову. Закончив бичевание, Кавгадый дал нукерам знак отпустить Михаила и с насмешливой улыбкой похлопал коленопреклоненного князя по плечу:

— Не падай духом, князь Микаэл, надейся на лучшее! Сегодня великий хакан отечески наказывает кого-нибудь из своих подданных, а завтра может снова обласкать и приблизить к себе. Даже потомкам великого Чингиса доводится порой испытать на себе силу гнева нашего владыки. Такова жизнь! Великий хакан — это солнце, которое одаривает все дышащее живительным теплом, но может и испепелить жгучим зноем.

Помолчав, Кавгадый с притворным участием дотронулся до колодки на шее Михаила.

— Ай-яй-яй, князь, как нехорошо! — сокрушенно покачал головой вельможа, в то время как в его сузившихся от удовольствия глазах заплясали болотные огоньки насмешки. — Эта колода до крови натерла тебе плечи. Бедный князь, нелегко тебе приходится! Что же вы не снимите с него эту треклятую колоду? — обратился сановник к нукерам. — Вы же видите: князю Микаэлу неудобно.

Старший из нукеров, высокий и широкоплечий, с мясистым горбатым носом и старым розовым шрамом на щеке, уловил интонацию, с которой был задан вопрос, и поглядел на Кавгадыя с понимающей улыбкой.

— Не время еще, господин, — бойко ответил он, сияя так, словно его только что произвели в сотники. — Ты ведь сам велел снять ее только завтра или даже послезавтра. Так мы и сделаем, как было условлено.

— Слышишь, князь? — Кавгадый положил руку на плечо неподвижному Михаилу. — Терпеть тебе осталось совсем недолго. Скоро ты освободишься от всех оков, — со сдавленным смешком пообещал ордынец и, вскочив на коня, поскакал прочь с торговой площади.

Михаил продолжал стоять на коленях, низко опустив голову; губы его беззвучно шевелились. На сухой песок из глаз князя упала капля, за ней другая. Тем временем вокруг Михаила стали собираться люди.

— Кто этот человек? В чем его вина? — слышались в толпе приглушенные голоса.

— Это бывший русский князь, — пояснил немолодому арабскому купцу его осведомленный греческий собрат. — Еще недавно он повелевал всеми русами, но теперь за что-то впал в немилость.

— А-а, — понимающе протянул араб и с любопытством посмотрел на Михаила орлиными, цвета мокрых фиников глазами.

Не глядя на обступивших его зевак, Михаил медленно поднялся и, пошатываясь, побрел в свой шатер.

— Мы ждали тебя, Кавгадый. — Приветливо кивнув в ответ на низкий поклон вошедшего в юрту вельможи, Узбек указал ему место у подножия своего трона. — Насколько мы понимаем, ты пришел доложить о том, как исполнено наше повеление относительно князя Микаэла?

— Ты, как всегда, проницателен, солнцеликий, — вкрадчиво произнес Кавгадый, прикладывая ладонь к сердцу и отвешивая грациозный поклон синему ханскому сапогу.

— Что же вы установили? — поинтересовался Узбек

— Великий хакан! Тщательно и беспристрастно рассмотрев все предъявленные князю обвинения, мы с достопочтенными мурзами Остревом и Астрабылом пришли к единодушному выводу: обвинение в неполной уплате дани является несостоятельным; что же касается остальных обвинений, то по ним вина князя Микаэла не вызывает ни малейших сомнений. Микаэл заслуживает смерти и необходимо лишь твое слово, чтобы преступника постигла справедливая кара.

— Значит, вина Микаэла доказана? — задумчиво и как будто даже огорченно произнес Узбек — А нам, признаться, он не показался похожим ни на мятежника, ни на убийцу. Сказать по правде, Микаэл внушает нам гораздо больше доверия, чем московский князь Гюрги, хотя последний был несравненно усерднее в попытках снискать наше расположение.

— Это говорит лишь о том, насколько хитер и коварен князь Микаэл, — осторожно ответил Кавгадый. — Такие свойства делают его особенно опасным.

— Но таково не только наше мнение. Наша благословенная мать, великая хатунь Баялынь, с большой похвалой отзывалась о сыне Микаэла юном князе Константине, к которому она успела привязаться всем сердцем (а этим, надо сказать, могут похвастать лишь очень немногие!). Как у черного душой отца мог вырасти такой благонравный сын? Здесь что-то не вяжется, Кавгадый, и мы этим весьма озадачены. Князь Микаэл признал свою вину?

— Нет, мой повелитель, он настолько закоснел во зле, что, даже будучи полностью изобличенным, продолжает упорствовать и твердить о своей невиновности.

— А ведь лишь раскаяние могло бы дать ему надежду на спасение, — заметил Узбек и строгим испытующим взглядом посмотрел на Кавгадыя: — Скажи, мурза, ты можешь поклясться, что доказательства вины князя совершенно неопровержимы?

— Это так же верно, как и то, что ты — величайший правитель на земле, — торжественно ответил Кавгадый, в подтверждение своих слов сложив перед собой ладони, и самым смиренным тоном добавил: — Я не дерзаю давать советы повелителю народов, но если великий хакан позволит, я хотел бы высказать некоторые свои соображения.

— Говори! — повелительно произнес Узбек.

— По моему скромному разумению, князя Микаэла непременно надо казнить. Это дело уже стало широко известно, и если Микаэл будет отпущен невредимым, начнутся толки, что великий хакан слаб, что он боится покарать виновного, что он еще ребенок..

— Довольно! — нахмурившись, резко прервал его Узбек — Мы не можем объявить свою волю, не испросив предварительно у аллаха мудрости в распознании истины. Возможно, на это потребуется время, но когда мир узнает эту волю, он не усомнится в нашем величии и справедливости. — И, с достоинством поднявшись, великий хан покинул приемную юрту, провожаемый озабоченным взглядом застывшего в коленопреклоненной позе Кавгадыя.

Когда облаченный в черное бегеул объявил Михаилу, что по воле владыки всех живущих за войлочными стенами он умрет в ближайшие дни, князь не проявил ни страха, ни волнения. Нельзя сказать, что это далось ему без усилий: как ни готовил себя Михаил к такому исходу, теперь, когда он стал неотвратимым, словно холодным сквозняком, как из приотворенной двери, повеяло в душе бывшего великого князя. Но Михаил нашел в себе силы тут же захлопнуть эту дверь и, перекрестившись с поднятыми вверх очами, ровным спокойным голосом спросил, сможет ли он увидеться с сыном и священником.