Курций Монтан, обвиненный в 66 г. Эприем Марцел-лом в написании эпиграмм и спасшийся от наказания благодаря заступничеству отца — Монтан-старший был участником нероновых оргий — произнес речь против Регула. Была ли она в самом деле так образна, или Тацит постарался, приукрашивая обвинительную речь — теперь установить не удастся.

Курций Монтан предъявил Регулу чудовищное обвинение: после убийства Галъбы и его наследника Регул заплатил убийцам Пизона и, когда ему принесли отрубленную голову молодого человека, впился в нее зубами.

«К такому уж, конечно, Нерон тебя не принуждал, — продолжал Монтан, — и творить зверства не нужно было ни ради спасения жизни, ни ради почетных званий. Да и довольно уж мы наслушались оправданий людей, которые губили других, лишь бы отвести беду от себя… Ты был еще безвестен и ни разу не защищал никого в суде, но жестокая, алчная душа твоя уже жаждала крови благородных людей; лишь когда ты сумел украсть с погребального костра республики достояние консуляров, засунуть себе в пасть 7 миллионов сестерциев и сделаться жрецом, когда стал губить без разбора невинных детей, покрытых славой старцев и благородных женщин, когда упрекнул Нерона, будто он действует недостаточно решительно, тратя свои силы и силы доносчиков на уничтожение одной или другой семьи, вместо того чтобы казнить разом весь сенат, — вот тогда ты наконец насытился. Спасите же, отцы-сенаторы, и сохраните в своей среде человека столь тонкого ума: да послужит он образцом всему нашему веку» (Тацит).

Наглость Регула превосходила все границы. Он явился Верании, вдове Луция Кальпурния Пизона Фруги Лициниана, того самого, чью мертвую голову он грыз зубами. Вдова нашла тело убитого мужа на форуме и похоронила. Думается, не надо объяснять, как она ненавидела Регула. Но женщина была тяжело больна и боялась смерти. Регул явился к ней в дом, уселся у кровати и стал расспрашивать, когда она родилась, в какой день и час. Узнав, долго сидел задумавшись, с таинственным видом что-то высчитывал, и наконец сообщил, что несчастная переживает опасные дни, но она непременно выживет. Он совершил жертвоприношение и заявил, что внутренности животного подтверждают указания светил. В том, что он говорит правду, доносчик поклялся жизнью сына. Несчастная обрадовалась, тут же отписала часть имущества Регулу и вскоре умерла.

Другого старика он обхаживал, чтобы получить наследство, и упрашивал врачей продлить его жизнь, пока тот не изменил завещание. Но как только Регул добился желаемого, то посоветовал врачам не мучить беднягу: пускай умирает — зачем ему дольше жить?

Когда сын Регула умер (его жизнью он постоянно клялся во время своих авантюр), то этот «образец века» и из смерти ребенка устроил, по словам Плиния Младшего, «выставку горя». У мальчика было много лошадок, собачек, птиц. Их всех Регул велел перебить около погребального костра.

«Людей к нему приходит видимо-невидимо; все его клянут, ненавидят — и устремляются к нему; толпятся у него, как у человека, которого уважают и любят. Выскажу свою мысль коротко: выслуживаясь перед Регулом, Регулу уподобляются» (Плиний Младший).

Каждый из императоров шутил согласно своему характеру. Калигула — все насчет отрубленных голов да шей, которые так приятно рассечь одним ударом меча. А Веспасиан — насчет денег.

Шутки Веспасиана куда человечнее.

Светоний приводит, некоторые очень остроумные истории. Одной женщине, которая клялась, что умирает от любви к императору, и с которой Веспасиан провел ночь, он подарил 400 000 сестерциев. Когда же управитель поинтересовался, по какой статье должны идти эти деньги, император ответил: «За чрезвычайную любовь к Веспасиану». Когда прислужник императора пытался составить протекцию одному человеку за определенную мзду, выдавая просителя за своего брата, император вызвал к себе просителя, взял с него деньги лично, а ходатаю велел искать себе другого брата, ибо этот уже стал братом императора. Веспасиану хотели поставить грандиозную статую, но он предпочел деньги, протянул руку и сказал: «Ставьте, вот постамент». Анекдот про то, что деньги не пахнут, известен всем.

А вот то, что императору умирая от поноса, велел себя поднять и поставить на ноги, ибо император должен умереть стоя — менее известно.

Даже его похороны запомнились именно анекдотом:

«На его похоронах Фавор, главный мим, выступая, по обычаю, в маске, и изображая слова и дела покойника, во всеуслышанье спросил чиновников, во сколько обошлось погребальное шествие? И услышав, что в 10 миллионов, воскликнул: «Дайте мне 10 000 и бросайте меня хоть в Тибр!» (Светоний).

После Юлия Цезаря в Римском государстве вопрос пытались решить именно так. При этом само слово государство (respublica) звучит как республика. Однако вопрос «или-или» быстро перерождается в совсем другой: либо монархия превратится в тиранию, либо она должна будет обзавестись системой обратной связи, необходимой для эффективного управления. О том, что это необходимо, римляне знали отлично. Не знали, как это сделать. Императоры — и деспоты, и умеренные правители — пытались манипулировать сенатом. Но этот метод не давал нужных результатов.

«Всеми государствами и народами правят или народ, или знатнейшие, или самодержавные властители; наилучший образ правления, который сочетал бы и то, и другое, и третье, легче превозносить на словах, чем осуществить на деле, а если он и встречается, то не может быть долговечным», — писал Тацит.

Насчет долговечности замечание несколько странное. Более чем четырехвековое существование Римской республики — срок достаточно долгий.

А теперь цитата с некоторыми сокращениями из знаменитого труда Эдуарда Гиббона «Закат и падение Римской империи». Речь идет о событиях 418 г. Итак:

«В публичном эдикте император Гонорий объявил о своем намерении ежегодно собирать представителей семи провинций. Центр управления и торговли Арль был назначен местом собрания, заседания которого происходили ежегодно в течение четырех недель. Оно составлялось из преторианского префекта Галлии, из семи провинциальных управляющих — одного консуляра и шести президентов, из должностных лиц и, может быть, из епископов почти 60 городов, и из достаточного, хотя и неопределенного, числа самых почтенных и богатых землевладельцев, которые могли основательно считаться за представителей страны. Они были уполномочены объяснять и обнародовать законы своего государя, излагать жалобы и желания своих доверителей, уменьшать чрезмерные или несправедливые налоги и обсуждать все вопросы местного или государственного управления, разрешение которых могло содействовать спокойствию и благосостоянию семи провинций. Если бы такое учреждение, дававшее населению право участия в его собственном управлении, было повсюду введено Траяном ли Антонинами, семена общественной мудрости и добродетели могли бы пустить корни по всей Римской империи… Под благотворным и благородным влиянием свободы Римская империя могла бы сделаться непобедимой и бессмертной…»

Бессмертие империи — вещь проблематичная. Но 418й год — время слишком позднее, чтобы спасать практически разрушенное здание. Всем было уже не до демократических нововведений. Народ уже привык к рабству и думал лишь о том, как выжить. Гонорий удивлялся, почему никто не хочет пользоваться дарованной привилегией, и решил штрафовать тех, кто уклонился от его щедрого дара.

Римский парламент так и не был создан. До создания английского парламента оставалось 847 лет.