— Не могу отказать тебе в правоте. — Рондле поднялся и взял свой плащ. — Ты слышал: Рабле умер?

Мишель тоже встал с кресла, и лицо его опечалилось.

— Да, к несчастью. Он не первый из наших, кто ушел, но он был душой всей компании. Как он тебя называл?

— «Рондибилис», «Колобок». Под этим прозвищем он меня и вывел в третьей книге Пантагрюэля, в костюме брачного советника.

В этот момент вошла Жюмель и принесла на подносе вазочку с вареньем и два блюдечка.

— Ужасная книга. — Она скорчила гримаску. — В ней столько яду изливается по поводу нас, женщин… Словно у нас совсем нет души и мы предназначены только для удовольствия самцов, которые нас за это же и презирают.

Рондле приподнял бровь.

— Вы, Анна, мать очаровательной девочки, а месяц назад произвели на свет сына, Сезара. К матерям все штучки Рабле не относились.

Жюмель резким движением поставила на столик поднос, так что ваза и блюдечки звякнули.

— Еще до рождения детей у меня были и душа, и собственное достоинство, как и у других женщин. Вы что же, думаете, что мы начинаем существовать только с того момента, как родим сыновей для счастливой жизни или дочерей для несчастной? Ошибаетесь!

Мишель, обеспокоенный этим выпадом, поспешил извиниться:

— Не сердись на нее, Гийом. Она, может, слишком бесхитростна, но из жен она, несомненно, лучшая.

Рондле рассмеялся.

— Пусть это тебя не беспокоит. Рабле, прекрасный медик, не уставал повторять, что в женщинах вся загвоздка заключена в особой подвижности матки.

Жюмель посмотрела на него с иронией.

— Пожалуй. Однако, если мужчины умны, а женщины — нет, надо разобраться, в чем же их принципиальное отличие. Выходит, весь ваш ум заключен в том предмете, что вы имеете между ног, а мы — нет.

Рондле был настолько ошарашен, что сразу не нашелся что сказать. Потом еще громче расхохотался.

— Сдаюсь! Черт побери, Мишель, ты женился не на женщине, а на вулкане!

— Это мой крест, но и мое счастье. — Мишель ласково погладил жену по черным волосам, и та вся так и засветилась радостью. — Прошу тебя, Гийом, заходи к нам после «Те Deum», а если про меня будут спрашивать, скажи, что я занимаюсь новорожденным сыном, и извинись за мое отсутствие.

Рондле остановился на пороге.

— А меня уже кто-то спрашивал. Итальянский монах, некто Пьетро Джелидо. Наверное, это кто-то из старых знакомых.

Мишеля передернуло.

— Пьетро Джелидо? Да, он тоже был в Любероне. Настоящий фанатик: это он провоцировал самые бесчеловечные деяния, которые там вершились. Но я слышал, что его разыскивают уже как гугенота.

— Не думаю. Его пригласил на богослужение твой приятель барон де ла Гард. Хотя он мог и не знать.

Мишель с минуту подумал, потом повернулся к жене.

— Жюмель, принеси мне плащ, — Он взглянул на Рондле. — Подожди, я пойду с тобой. В «Тe Deum» участвовать не стану, но хочу посмотреть, кто там будет. Да и очень хочется перекинуться парой слов с Пьетро Джелидо.

Жюмель тронула его за руку.

— Не ходи, Мишель, не показывайся возле церкви. На Любероне ты никому не сделал зла, а остальные сделали. Не мешайся в их компанию.

Мишель осторожно снял руку жены со своей.

— Спасибо, Анна, не бойся, я буду очень осторожен. У меня нет ни малейшего желания быть втянутым в историю, к которой я непричастен.

На мгновение Жюмель застыла в замешательстве, потом вышла из комнаты и вернулась с плащом Мишеля.

— Если начнутся беспорядки, сразу уходи. Помни, что теперь у тебя двое детей.

— И обожаемая, хотя и диковатая жена, — с улыбкой ответил Мишель. Охваченный порывом нежности, он очень хотел поцеловать Жюмель, но Рондле уже терял терпение, и пришлось послать воздушный поцелуй. — Скоро вернусь.

На залитой солнцем площади перед собором Святого Лаврентия собралась огромная толпа. Ржали лошади, взад-вперед носились слуги, нотабли кланялись друг другу. Мишель приветствовал Адама де Крапонне, архитектора, которому поручили строительство канала на случай засухи, и поклонился издали первому консулу Паламеду, занятому беседой с командором де Бейне. Барон де ла Гард что-то оживленно обсуждал с сухощавым стариком в епископской одежде.

— Что это за прелат? — спросил Мишель у Рондле. — Один из помощников кардинала де Турнона?

— Нет, это Маттео Банделло, епископ Агена. В Салон съехались защитники католицизма со всего региона. Многие, наверное, уже в церкви… О, а вот и правая рука моего кардинала: он чем-то взволнован.

К ним сквозь толпу пробирался светловолосый человек в черном, но толпа мешала ему пройти. Он остановился, чтобы отцепить рясу от шпоры какого-то всадника.

— Как он странно одет, — пробормотал Мишель. — Никогда раньше таких на видел. Он монах или священник?

— Священник и принадлежит к так называемому ордену иезуитов. Еще несколько месяцев назад он был доминиканцем и служил в лионской инквизиции. Турнон разрешил ему сменить орден. Иезуиты у доминиканцев как бельмо в глазу. Доминиканцы их презирают так же сильно, как ненавидят францисканцев.

Наконец иезуит отцепил рясу и, задыхаясь, подошел к Рондле. Тот вежливо поклонился:

— Отец Михаэлис, позвольте представить вам…

— Сейчас не время, — отрезал иезуит. — Доктор Рондле, боюсь, что назревают серьезные события. Кардинал де Турнон уже в церкви. Пожалуйста, догоните его и имейте при себе оружие. У вас есть оружие?

— У меня только короткий кинжал.

— Этого достаточно. Ваше место сразу за спиной кардинала. Внимательно следите за всеми, кто к нему подойдет, и будьте готовы убить любого из них, если понадобится.

Рондле был ошеломлен.

— Да что случилось?

— Один из приглашенных на церемонию очень похож на главаря гугенотов. Я видел его всего раз, но лица не забыл: это один из негодяев, организовавших побег Мишеля Серве из лионского застенка. Если это действительно он, боюсь, что может случиться что-нибудь похуже.

— А как его зовут? Не Пьетро Джелидо, случайно?

Отец Михаэлис отрицательно покачал головой.

— К сожалению, я не знаю его имени. Здесь, на площади, видели, как он разговаривал с какой-то знатной дамой, и она быстро ушла. Думаю, что знаю, о ком идет речь. На мой взгляд, эта парочка что-то задумала.

— Я побежал в церковь! — воскликнул Рондле и повернулся к Мишелю: — Извини, что бросаю тебя.

— Ничего. Не забудь про обед у нас.

Отец Михаэлис огляделся.

— А я пойду предупрежу стражу. Что-то никого из них не видно.

Он уже собрался было откланяться, как из собора послышались громкие крики. Мишеля вдруг охватило волнение, и он быстро обернулся в сторону шума. На пороге собора показался человек, за ним, размахивая обнаженными шпагами, двигалась группа фанатиков. Он сразу узнал Пьетро Джелидо. Казалось, что за годы, прошедшие с их последней встречи, тот помолодел. Жилистыми, мускулистыми руками он высоко над головой держал какой-то круглый предмет.

Пьетро Джелидо — а это был, несомненно, он — швырнул предмет на мостовую, и тот разлетелся на множество осколков. Монах крикнул:

— Вот, видите? Это была голова Мадонны. В этом соборе практикуется суеверный культ священных изображений. Как будто святые могут быть низведены до мраморных черепков, и Господь Бог вместе с ними!

На площади поднялся возмущенный рев голосов. Все, кто был при оружии, выхватили шпаги. Тут из бокового переулка хлынула толпа простолюдинов вперемешку с буржуа, одетыми в черное. Их было не так уж много, но все с копьями, вилами и длинными мясницкими ножами. Они взяли в кольцо Пьетро Джелидо, и без того окруженного вооруженным отрядом, и быстро ретировались. На площади завязались многочисленные поединки, воздух звенел от эха бьющихся друг о друга клинков. Главная улица загудела от топота копыт и лошадиного ржания: приближался конный патруль. Испуганные лошади шарахались во все стороны.

Мишель увидел, как Рондле бросился в церковь, а Михаэлис, выхватив шпагу у какого-то старого солдата, ринулся в общую свалку. Сцена ясно отпечаталась в его мозгу, а потом ее вытеснил образ Жюмель. Она что-то кричала ему, заслоняя руками детей.