— О нет, — ответил Фернель с иронией, — Ведь мы говорим о женщине. Ульрих, правда, с большим пиететом относится к женщинам, но не настолько же он глуп, чтобы допустить их в свои ряды. Иллюминаты считают себя адептами рациональности, а именно этого качества женщины и лишены.
Мишель покачал головой.
— Когда-то я тоже был в этом уверен, но теперь сомневаюсь.
— Рабле, упокой, Господи, его душу, в своих книгах достаточно их изучил. Но что с вами?
Мишель вздрогнул, потом пришел в себя и прошептал:
— Почему «упокой, Господи…»? Вы хотите сказать…
— Да, он умер несколько месяцев назад. Но вы так разволновались… Вы что, были с ним знакомы?
Мишель и вправду разволновался, но постарался взять себя в руки. Он наполнил свой бокал и залпом его осушил. Потом наполнил снова.
— Да, я был с ним знаком. Но не будем об этом. — Он выпрямился, силясь удержать навернувшиеся на глаза слезы. — Но если эта Джулия Чибо-Варано не имеет отношения к иллюминатам и прислала вас ко мне, значит, у нее была на то причина.
— Было бы неточно сказать, что она послала меня к вам. Я сам решил вас разыскать, когда она дала мне прочесть некоторые из ваших сочинений.
— Какие же? — настороженно спросил Мишель.
— Прежде всего вот эти, — Фернель порылся в поясной сумке и вытащил пачку листков. Он взял верхний: — Эти стихи сочинили вы, как сказала Джулия, и некоторые из них поразили меня.
Он прочел вслух:
Cueur, vigueur, gloire, le regne changera,
De tous points contre aiant son adversaire:
Lors France enfance par mort subjuguera:
Le grand regent sera lors plus contraire.
Изменят царство сердце, слава, сила.
Со всех сторон противник подступает.
Французы смертью детство покорят,
Хоть против будет сам великий регент
[39].
Мишель чувствовал, как сердце колотится в груди. Этот катрен никогда не был опубликован. В мозгу само собой всплыло имя, и так властно, что он не смог удержаться и вскрикнул:
— Жюмель!
Фернель удивленно на него посмотрел.
— Жюмель? А кто это?
— Моя жена Анна, — рассеянно пробормотал Мишель.
При других обстоятельствах он никогда не открыл бы домашнее имя жены постороннему. Но сейчас им овладело болезненное возбуждение. Он, хоть и не без труда, научился глубоко любить Жюмель и видел в ней человека, которому мог доверять. А теперь вдруг оказалось, что его записи попали в чужие руки. Кто, кроме нее, мог их распространить? Значит, несмотря на все уверения, ее предательство продолжалось! Значит, нрав и замашки потаскушки не изменились.
Фернель вгляделся в собеседника, словно поняв, какие мучения тот испытывает, потом медленно покачал головой.
— Вот увидите, вы ошибаетесь. Ваша жена не виновата.
— Но кто же тогда пустил по рукам мои записи?
Мишель даже не заметил проницательности Фернеля. Тот говорил так, словно отвечал на мысли Мишеля.
Фернель рассмеялся.
— Да вы сами! Вы сами, мой друг, пустили их по рукам!
Он налил еще вина удивленному Мишелю, справедливо полагая, что это ему не помешает.
— Вы, наверное, забыли, что отдали рукопись с пророчествами печатнику в Лионе, некоему Боному? Он и распространил этот катрен да и многие другие. И жена ваша тут ни при чем.
Мишель быстро осушил бокал.
— Но что Боному с этих катренов? — все еще неуверенно спросил он.
— Все очень просто. Печатней Бонома в Лионе часто пользуются гугеноты для издания своих брошюр. А мать Джулии, Катерина Чибо-Варано, связана с лионскими кальвинистами. Теперь понимаете, в чем дело? — Он указал на пачку страниц. — Видите, это же не ваша рука. Это копия.
Мишель одновременно почувствовал и облегчение, и укол совести за то, что заподозрил Жюмель в обмане, и страх оттого, что стал объектом чужого внимания. Он нервно сглотнул.
— Почему эти стихи вас так поразили? — спросил он, надеясь пустить разговор по другому руслу.
— В них предсказывается смерть Генриха Второго. Это о нем вы говорите «сердце, сила и слава», ведь так?
— Так; по крайней мере, думаю, что так.
— Ну а то, что Франция со всех сторон окружена врагами, очевидно для всех. Но вы еще предсказываете, что после смерти короля мальчик, который ему наследует, неизбежно получит покоренную и разбитую страну.
— Наследнику трона девять лет.
— И источником еще больших неприятностей будет другой кандидат на трон, которому сейчас больше доверяют: а именно Антуан де Бурбон, король Наварры. Я правильно излагаю вашу мысль?
— Да, но это не моя мысль. Когда я все это пишу, я только претворяю в стихотворные строки свои видения. Поэтому я никогда ни в чем не уверен.
Фернель улыбнулся.
— Прекрасно вас понимаю. Я занимаюсь… то есть занимался… магией зеркал, которой Ульрих, наверное, обучал и вас. И у меня тоже были видения, даже в деталях схожие с вашими. Однако… — Он подался вперед. — Я знал, что Ульрих из Майнца строжайше запретил всем нам, иллюминатам и бывшим иллюминатам, обнародовать результаты, полученные с помощью техник, которым он нас обучал. Ваши катрены напечатаны, значит, вы отважились нарушить запрет. Как только я это понял, я сразу же помчался в Салон с первым дилижансом.
— Думаю, с целью предупредить меня.
— Нет, чтобы вас ободрить и уверить, что вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку. Может, я и не смогу сделать для вас много, но я в силах организовать помощь на разных уровнях. Например, обеспечить защиту со стороны королевы, чтобы вы могли продолжать исследования, не боясь стесненности в средствах.
Застигнутый неожиданным воспоминанием, Мишель зажмурился.
— Господин Фернель, у меня есть талисман, который, думаю, был предназначен для Екатерины Медичи. На одной его стороне явственно читается имя Freneil. Это, случайно, не анаграмма вашего имени с буквой i вместо J?[40]
Углы губ старого мага поползли вниз.
— А вам, случайно, не Денис Захария отдал этот талисман?
— Да, Захария был моим другом. Значит, я угадал.
— Угадали. На самом деле слово Freneil — старинное еврейское заклинание от порчи. Я выбрал его, потому что оно похоже на анаграмму моего имени, и выбил его на медальоне, предназначенном для королевы. — Фернель вспомнил, что на тарелке осталось еще мясо, и положил кусочек в рот. — Вот хороший предлог для вас представиться королеве: преподнести ей этот медальон.
— А какова судьба Дениса Захарии?
— Жив-здоров, купается в почестях при наваррском дворе. Говорят, ему удалось получить золото. — Фернель пожал плечами. — Но вернемся к нам с вами, господин де Нотрдам. Есть еще и другие способы помочь вам. У меня нет ни сил, ни молодости, чтобы противостоять Ульриху, а вы, на мой взгляд, обладаете обоими этими дарами. Пора вам выходить на свет божий и становиться великим магом. То, чем вы являетесь на сегодняшний день, — ничто в сравнении с вашими возможностями.
— Не знаю, способен ли я… — начал Мишель.
— Конечно способны! В вас сочетаются великие традиции каббалы с утонченной оккультной философией Европы. Кроме того, Ульрих посвятил вас в тайны александрийского гностицизма. По силе вы почти равны ему, хотя пока этого и не сознаете.
Лицо Фернеля омрачилось, приобретя суровое и властное выражение.
— Я могу предоставить вам то, чего вам недостает: инструменты для вычисления и предсказания прихода эры восьмого неба, точные даты всех парадов планет, забытые заклинания для входа в Абразакс. И прежде всего, ключ к прочтению рукописи, которой вы владеете.
Мишель был так взволнован, что ему пришлось снова налить себе вина. Руки у него дрожали, как у Фернеля, но по другой причине.