Катерина Чибо-Варано почувствовала, как глаза наполнились слезами. Она поморгала, чтобы стряхнуть их с ресниц, но они потекли еще сильнее. Влюбившись, она стала слишком чувствительной. Чтобы скрыть смятение, ей пришлось наклонить голову.
— А герцог де Гиз не может вмешаться? Он как раз вошел в силу при французском дворе. Не думаю, чтобы его совсем не интересовало, что происходит в Венеции…
— Это было бы еще хуже.
Сургуч наконец расплавился, и над ним вился дымок с острым, приятным запахом. Кардинал протянул пажу личную печать и письмо, адресованное Козимо Медичи.
— Во-первых, герцог де Гиз тоже на войне, во-вторых, он убежденный католик. А на Пьетро Джелидо, помимо ранения офицера его величества, лежит обвинение в лютеранстве. Надеюсь, вы понимаете, как это опасно в наше время. Никто при дворе и пальцем не пошевелит ради вашего друга.
— Но Генрих Второй объявил о своем согласии с принципами лютеранства.
Турнон улыбнулся.
— Вы и вправду наивны. Уж не думаете ли вы, что наши периодические соглашения с берберскими пиратами означают симпатию к магометанству?
Он взял конверт из рук пажа, проверил точность и глубину оттиска печати и, оставшись доволен, положил конверт перед собой.
— Внешняя политика, мадам, порой вынуждена двигаться совершенно иррациональными путями. Любые альянсы годятся, если речь идет о защите или о расширении границ. Совсем другое дело — политика внутренняя.
— Словом, надежды нет? — с тоской прошептала герцогиня.
Кардинал бросил на нее отеческий взгляд, озаривший светом тонкие, правильные черты его лица, обрамленного гривой седых волос.
— Ну почему же? Все очень просто: если ваша дочь снимет с брата Джелидо обвинение в лютеранстве, останется только ранение офицера, а с этим мы легко справимся.
Катерина закусила губы.
— Джулия не хочет.
— И вы пустили в ход все методы давления, какими располагаете? Ведь прежде всего вы ее мать.
— Да, но она непреклонна. Она убеждена, что действует ради моего блага.
— Ну вот, вы сами видите, что я ничего не могу сделать.
Катерина без сил откинулась на спинку стула. Она возлагала большие надежды на эту беседу в элегантном епископском палаццо в Лионе, которое до прошлого года принадлежало Ипполиту д'Эсте. Карьера де Турнона началась именно в этом городе во время войны с Пьемонтом. Теперь он стал епископом и управлял аббатством Эней, самым богатым в регионе. Отсюда он, после короткого безвременья, наступившего после смерти Павла Третьего, управлял внешней политикой Франции.
Паж погасил огонь в печи, забрал все еще пыхтящую кастрюльку с сургучом и с поклоном вышел. По дороге он поднял пропитанную терпентином штору, закрывавшую единственное в гостиной окно. Теплое майское солнце осветило комнату, и картины, гобелены и бархат заиграли яркими цветами.
Благожелательное лицо кардинала слегка омрачилось.
— Теперь, герцогиня, перейдем к более важным вещам. В письме Козимо Медичи, которое вы мне привезли, меня более всего заинтересовала одна фраза: «Я не сделаю ни одного движения в ущерб его величеству». Я расценил ее как декларацию нейтралитета.
Уже успевшая взять себя в руки Катерина энергично отозвалась:
— Это так и есть. Козимо не хочет войны с Францией.
— Франция тоже не расположена с ним воевать. Это ясно сказано в ответе, который я вам доверяю. Однако всем известно, что Козимо Медичи двойными узами связан с Карлом Пятым и никогда не осмелится изменить Испании.
— Это так, да он и сам этого не отрицает. Поэтому он предлагает не альянс, а договор о взаимном ненападении.
— Я ценю вашу искренность, но такие договоры весьма недолговечны, а мой король нуждается в более конкретных обещаниях. Поэтому я решил не полагаться на дипломатическую почту, а доверить письмо к Козимо вам. Хватит у вас на это сил?
Катерина очень удивилась и уточнила:
— Я сделаю все, что пожелаете, ваше преосвященство. Но вы прекрасно знаете, что на мне тяготеет отлучение…
— О котором никто не помнит.
— Но о нем помню я и, конечно же, помнит Козимо: не думаю, что он разрешит мне въезд в Тоскану. Он пользуется моими услугами только на расстоянии. Прямым же его агентом как раз и был Пьетро Джелидо.
Турнон подумал несколько мгновений, потом сказал:
— Вы правы, может, и нет нужды вам самой ехать в Тоскану. Вы не слышали разговоров о страсти Козимо Медичи к астрологии и оккультным наукам?
— Нет, я ничего об этом не знаю.
— Он настолько этим увлечен, что с помощью услужливых астрологов поменял свой знак зодиака с Близнецов на Козерога. Один из них, Габриэле Симеони, постоянно курсирует между Флоренцией и французским двором и часто бывает в Лионе. Если вы не чувствуете себя готовой отправиться к Козимо самой, можете передать письмо ему.
— Почему именно я? Простите, ваше преосвященство, но если вы с ним знакомы, то почему бы вам самому не передать письмо?
Лицо Турнона расплылось в благодушной улыбке.
— Ну же, герцогиня, проявите проницательность! Я ведь только что сказал, что этот Симеони принят при дворе Екатерины Медичи вместе с остальными магами, алхимиками и колдунами. Разве вы не ищете человека, который смог бы заинтересовать королеву судьбой дорогого вам монаха? Может, Симеони и есть тот самый человек.
Катерина была тронута. Впервые для нее старались что-то сделать, а взамен просили так мало. Глаза ее снова наполнились влагой. Она поднялась, взяла у кардинала письмо и постаралась внимательно запомнить, где и как найти Габриэле Симеони, когда он снова появится в Лионе. Потом склонилась в прощальном поклоне, прикрыв рукой вырез платья. Когда-то такой жест был бы для нее немыслим, а теперь сделался привычным, потому что складки на стареющей коже становились все глубже. Кардинал же усмотрел в нем почтение к своей особе.
Турнон вызвался проводить ее до выхода из епископства.
— Конечно, Симеони нельзя полностью доверять, — сказал он у порога. — Но он честолюбив и, чтобы угодить Козимо, готов на все, даже выказать себя честным человеком. Симеони способен на любую выходку: он встанет на защиту брата Джелидо, лишь бы только его заметили при дворе.
Катерина слабо улыбнулась.
— Не знаю, как выразить вам мою благодарность, ваше преосвященство. Несмотря на все мои тяжкие преступления, вы так добры ко мне.
— Герцогиня, в обличье дипломата я ежедневно совершаю гораздо более тяжкие преступления. Чаша весов с моими преступлениями перетянет вашу. Можете считать меня вашим искренним другом еще и поэтому.
Катерина спустилась по ступеням палаццо и подошла к ожидавшей ее коляске. Кучер, прислонясь к открытой дверце, насвистывал и разглядывал кишащую на площади толпу. При виде герцогини он встрепенулся и приосанился.
— Куда вас отвезти, герцогиня?
— В квартал ткачей.
Кучер заколебался.
— Но это место не для дамы!
— Вы что, боитесь?
— Я-то не боюсь, а вот вы…
— Я тоже. Поехали.
Миновав кварталы аристократов и буржуа, они въехали в рабочий квартал. Первые улицы выглядели вполне прилично. Общая работа вынуждала ткачей жить в одном квартале, но жилища их различались согласно внутренней профессиональной иерархии. Коляска ехала мимо маленьких лавочек и крупных мануфактур, мимо мастерских красильщиков, вытянувшихся вдоль Роны. По дороге попадались и аккуратные дома, и жалкие лачуги с соломенными крышами и покосившимися балками. И общей для всего района была необыкновенная грязь на улицах, но которым текли ручьи нечистот, окрашенных в разные цвета.
Многочисленные таверны отличались неопрятностью, тем не менее изобилия проституток, нищих и прочих темных личностей на порогах не было. Днем они предпочитали промышлять в более прибыльных районах города. Зато заполняли таверны по вечерам, когда в свои жилища возвращались рабочие, у которых раз в неделю в карманах водились деньги. Определенную опасность для женщин более высокого общественного ранга представляли собой рабочие, искалеченные на производстве, или безработные, основную пищу которых составляло вино, купленное неизвестно на какие средства.