В резиденции правительства на площади Сент-Жан созывается заседание кабинета министров. Члены кабинета никак не могут прийти к единому мнению относительно необходимых мер. Министр иностранных дел видит главную опасность в обострении отношений с Великобританией. Премьер-министр больше всего боится либералов. Министр финансов утверждает:

— Благодаря займу, предоставленному нами его величеству в 1890 году, мы фактически с 1901 года имеем право участвовать в решении судеб государства Конго. То был срок первого платежа по займу: второй и третий платежи должны были производиться с интервалами в один год, в текущем году наступил срок четвертого. Получили ли мы хотя бы один франк? Господа, вы ведь отлично знаете, что мы уже теперь имеем право аннексировать государство Конго, согласно договору! Само собой разумеется, мы этого не сделаем. Король, несомненно, заплатит свои долги государству. Но ведь двадцать пять миллионов франков — сумма нешуточная! Ее не так просто добыть! Что я хочу этим сказать? Что мы должны действовать осторожно, проявляя крайнюю деликатность. Мы не должны создавать его величеству дополнительных трудностей, не должны излишней скрупулезностью, так сказать, признавать перед всем миром эту нелепую ноту, давая тем самым Великобритании право наставлять нас на путь истинный! Государство Конго создано на бельгийские деньги, господа, вот почему мы заинтересованы во всемерном экономическом развитии этой страны. Думается, с этим согласятся все, в том числе и вы, господин министр иностранных дел.

Между тем либеральные газеты, не связанные нитями материальной зависимости с трестами, эксплуатирующими Конго, продолжают наступление на своих идейных противников — коммерсантов.

Истребление негров в Базоко!

Варвары в военных мундирах!

Деньги, запятнанные кровью!

Что скажет об этом король Бельгии?

Леопольд принимает Александра де Тьеж в небольшом салоне, где обычно ведет частные беседы.

— Положение становится серьезным, — говорит де Тьеж.

Они сидят друг против друга: банкир, президент акционерного общества, влияние которого распространяется на без малого семьсот бельгийских и иностранных банков, на миллион двести тысяч текущих счетов с общим капиталом, превышающим шестнадцать миллиардов франков, член наблюдательных советов семи международных трестов, член правления тридцати семи компаний, депутат обеих палат бельгийского парламента, член католической партии и король, владелец личной колонии, по величине во много раз превосходящей Бельгию, диктатор своего личного министерства, самодержец, в чьей воле назначать или смещать министров, распускать парламент, назначать сенаторов, судей и депутатов, издавать законы, утверждать приговоры и миловать.

— Собрались наблюдательные советы всех обществ, имеющих концессии в Конго, — продолжает де Тьеж. — Либералы чуют надвигающиеся перемены, Что-то надо предпринять, ваше величество, иначе мы выпустим руль из рук.

— Что сделали бы вы на моем месте?

Де Тьеж изумленно глядит на престарелого монарха, на его болезненно бледное лицо (с упорством маньяка король в свои шестьдесят девять лет все ночи напролет просиживает над биржевыми ведомостями).

Какие мысли роятся в этом старческом мозгу, спрашивает себя осторожный и недоверчивый де Тьеж.

Наконец он произносит:

— Мне кажется, есть выход.

— А именно?

— Ваше величество, в глазах всего мира вы являетесь отцом Конго, а значит, и несете ответственность за все, что там происходит. Есть только два пути! Либо уступить, то есть отказаться от всех преимуществ, урезать все свои прежние планы, нести все бремя издержек, израсходовать все свои средства…

— Либо?

— Воспользоваться моментом!

— Воспользоваться?

— Вашему величеству известны размеры моего состояния. Ваше величество знает, что три года назад я совершенно всерьез намеревался купить государство Конго. Для вашего величества не тайна, что обстановка угрожающая.

— Уступить вам свою долю? То есть страну вместе с долгами и будущими доходами?

Леопольд хохочет.

— Мое детище! Тридцать лет я пестовал его, не считаясь ни с риском, ни с трудами!

Но лицо де Тьежа по-прежнему непроницаемо.

— Честному бельгийцу больно видеть своего короля должником. Вашему величеству известно, что мне дорог престиж родины, во всяком случае, дороже суммы в пять или шесть миллионов франков. Поэтому я почел бы за честь порвать некоторые бумаги, на которых эта цифра значится рядом с подписью моего короля.

Не обращая внимания на эти слова своего собеседника, блестящий ум и расчетливая широта натуры которого сделали бы честь потомку коммерческой династии Фуггеров, Леопольд возражает:

— Есть и другой путь. Я все обдумал. Этот путь не легок для меня.

Банкир задвигался в кресле.

В уголках рта резко обозначились глубокие складки.

— Я назначу следственную комиссию, — продолжает Леопольд. — Пошлю ее в Конго, а потом опубликуем ее отчет в «Газет».

Александр де Тьеж вскакивает.

— Но ведь это… это…

— …единственно правильное решение, месье.

— Разве такое обследование не проводилось уже однажды?

— Да, но кем? Местными чиновниками?

— Неужели ваше величество намерены включить в состав комиссии видных представителей общественности?

— А почему бы и нет?

Леопольд явно наслаждается растерянностью, написанной на лице банкира, а потом с улыбкой заключает:

— Само собой разумеется, я позабочусь о том, чтобы в состав комиссии в случае необходимости вошел и беспристрастный наблюдатель.

Триста шестьдесят лет прошло с тех пор, как испанские завоеватели открыли каучук.

После двух веков забвения один французский путешественник во второй раз открыл его в девственных лесах Южной Америки, но понадобилось еще столетие, прежде чем европейским химикам удалось изготовить из незнакомого сырья ценный материал.

В конце концов капиталистическая экономика всего за несколько десятилетий создала на базе каучука новые отрасли промышленности, привела во многих районах к организации разветвленной системы эксплуатации, обусловила чередование периодов расцвета и кризиса, падение биржевых курсов и развязала колониальные разбойничьи войны. Каучук завоевал мировой рынок и стал исходным материалом для тысяч различных изделий.

Он прочно вошел в быт миллионов цивилизованных людей.

Но также и в расчеты нескольких десятков политиков.

В августе 1904 года Морель получает из Соединенных Штатов приглашение выступить с речью о Конго на предстоящем Международном конгрессе мира в Бостоне.

Король Бельгии, услужливыми писаками поставленный об этом в известность, посылает за океан несколько хорошо вышколенных ораторов и срочно предоставляет одной американской торговой фирме концессию в Конго. В результате два агентства печати, связанные с этой фирмой тесными финансовыми отношениями, наводняют штат Нью-Йорк панегириками в честь «филантропической деятельности Леопольда в Африке».

В тот же сентябрьский день, когда «Нью-Йорк Америкен» на своих страницах разоблачает эту махинацию, Морель приезжает в гигантский город на берегу Гудзона и, войдя в гостиницу «Уолдорф-Астория», попадает в число слушателей некоего господина, в течение нескольких часов распинающегося в ресторане отеля перед иностранцами о «государстве Конго — светлой главе в истории Черного континента».

Та часть прессы, которая не продалась миллионерам — грабителям Конго, встречает Мореля благосклонно. Он едет в Вашингтон, где на следующий же день получает личное приглашение Теодора Рузвельта в Белый дом.

По поручению Общества проведения реформ в Конго, Общества защиты туземцев, Общества борьбы с рабовладением и Международного общества мира Морель вручает президенту памятную записку. Он добавляет от себя, что многие общественные деятели Европы, известные своим мужеством и честностью и не входящие ни в одно из этих объединений, также взирают на Соединенные Штаты с надеждой, что они повлияют на короля Леопольда и добьются проведения назревших реформ.