А золото?

Рамирес тяжело вздыхает. Его друг Таскано, который добыл в каком-то храме золотую статуэтку чудесной работы величиной с палец и не бросил ее после боя в общую кучу трофеев, был удавлен по приказу Писарро. Та же участь постигла и верховного инка, хотя он уже почти выполнил условие Писарро, обещавшего даровать ему свободу, если помещение храма, в котором инка находился, будет наполнено золотом на высоту меча, поднятого воином.

Писарро не оставил в покое и членов его семьи, он отнял у них последнее имущество и велел перебить всех, кроме Гуалимер. Рамирес видел собственными глазами, как два солдата убили старика из знатного рода, чтобы удобнее было сорвать с него золотые украшения, как они поссорились из-за этих побрякушек и, выхватив мечи, бросились друг на друга.

Индейцы не раз поднимались против своих поработителей. Диего Альмагро, собрав недовольных испанцев, пошел против Писарро. Черная почва джунглей пропиталась кровью краснокожих и белых людей. А потом среди испанцев пронесся слух об Эльдорадо! Рамирес в погоне за необычайными приключениями, которые сулила эта легендарная страна, вторично поддался на уговоры Орельяны, стал его адъютантом и пошел за ним, пошел за Гонсало Писарро, и снова жажда золота ослепляла людей, и снова лилась кровь.

А он сам?

Рамирес сидит, застыв, как статуя.

Разве он сам не убивал?

Педро так тихо вошел в палатку, что Рамирес не заметил его появления.

— Белый генерал велел, чтобы ваша милость пришли к нему…

На какое-то мгновение Рамирес встречается с испуганным взглядом слуги. Но тут вход в палатку закрывают чьи-то лица. За спиной у Педро вырастают несколько индейцев омагуа, и среди них разукрашенный перьями шаман. Рамирес вскакивает на ноги и выходит навстречу индейцам. Они пятятся назад. Лишь шаман несколько секунд выдерживает взгляд лейтенанта, но потом и он опускает глаза.

Рамирес медленно возвращается в палатку. Нащупывая под камзолом кинжал, он приближается к Туахале. Всматривается в ее лицо, с которого постепенно схлынул болезненный жар, в ее спокойные, не искаженные болью черты, глядит на влажную бронзовую шею, где бьется синяя жилка.

Не отрывая от Туахалы взгляда, он наклоняется над ней.

Индейцы, стоящие перед палаткой, слышат испуганное восклицание Педро. Через несколько мгновений Рамирес выходит. Лицо его бело, как мел. Он проходит мимо омагуа, не замечая их. Останавливается на краю прогалины. Садится на пень срубленного дерева.

Он не видит, что некоторое время спустя омагуа нерешительно входят в палатку, не видит, что вскоре они выходят оттуда вместе с Педро, неся что-то завернутое в одеяло, что шаман пристально смотрит на Рамиреса, прежде чем последовать за своими единоплеменниками, скрывшимися в зарослях вместе со своей ношей.

Вечером лейтенант Филипп возвращается с отрядом солдат из деревни омагуа и докладывает генералу, что индейцы надрезали много деревьев, содержащих странный белый сок, что к стволам прикрепили скорлупу кокосовых орехов и глиняные сосуды и собирают в них сок, который уже обильно течет из надрезов. Рамирес продолжает сидеть на пне у края прогалины.

Вокруг него вьются мириады москитов и светляков, в кустарнике слышится треск, над лагерем, освещенным кострами, задевая верхушки деревьев, тяжело пролетает ночная птица.

Каучук оказался прекрасным заменителем смолы. Над огнем он становился густым, вязким, клейким и отлично шел в дело. Вскоре бригантину спустили на воду. В начале декабря 1541 года Писарро дал ей имя «Виктория». Лагерь свернули, все оружие, припасы и больных погрузили на корабль; авангард Орельяны был назначен его постоянной командой.

Понадобилось восемь рейсов, чтобы переправить все войско через Агуарико, а затем судно поплыло вниз по течению, имея на борту нескольких омагуа, которые вызвались сопровождать белых, людей в походе через неведомые земли и служить им лоцманами и гребцами. Основная же масса войска, не обремененная более грузами, двигалась вдоль берега реки.

И испанцы выбились из сил, продираясь сквозь заросли и пересекая топи. Вскоре был болен уже каждый второй солдат. Писарро созвал офицеров на совещание, и было решено, что Орельяна со своими людьми пойдет на корабле дальше по течению до реки Курарай, текущей через джунгли на юго-восток и впадающей в Напо; на берегах Курарая, по словам индейцев омагуа, были расположены большие селения. Орельяне поручили раздобыть в этих селениях как можно больше продовольствия и немедленно возвращаться назад. Писарро же намеревался разбить со своим войском новый лагерь, раздать людям остатки провианта и ожидать Орельяну.

Больных перенесли с корабля обратно на берег. Корабельный плотник Андре Дюрант и отец Карвахаль, которые тоже находились на борту, еще раз проверили снасти и рулевое управление.

И наконец — утром 25 декабря 1540 года — Орельяна и его отряд отправились в плавание, в котором им суждено было открыть величайшую из всех рек мира.

Из сохранившихся записей отца Карвахаля можно узнать, с какими трудностями Орельяна и его спутники добрались на своем давшем течь судне до селений на Курарае; как тут команда вдруг взбунтовалась и принудила Орельяну отказаться от возвращения в лагерь Писарро; как заделали пробоину, построили за долгие недели упорного труда вторую, меньших размеров бригантину, обменяли у индейцев племени кото свои товары на необходимые припасы и составили специальную бумагу с изложением причин, сделавших возвращение невозможным; как все члены экипажа, кроме честолюбивого Санчеса Варгаса, поставили свои имена под этим документом; как беснующегося любимца Писарро оставили на берегу и поплыли на двух кораблях дальше вниз по течению, через десять дней вошли в реку необычайной ширины и, наконец, как восемь месяцев они плыли по этой огромной реке, сражаясь и терпя лишения, и 26 августа 1541 года достигли ее необъятного устья; как они повернули корабли среди желтых волн, которые река выбрасывала в открытое море, и направили их к северу, вдоль лесистого берега, мимо водоворотов в устье Ориноко, сквозь «Пасть дракона» между материком и островом Тринидад, и как оба корабля, с открывшейся течью, порванными парусами и полумертвой от истощения командой, утром 11 сентября вошли в гавань Нового Кадиса.

А в это время Гонсало Писарро с остатками своего войска делал отчаянные попытки вырваться из леса. Нетерпение и беспокойство об Орельяне заставили его свернуть лагерь и последовать за пропавшими без вести товарищами. На полпути отряд встретил полумертвого от голода Санчеса Варгаса. От него Писарро услыхал страшную весть, и ради спасения собственной жизни испанцы решили прекратить поиски созданного их воображением Эльдорадо. В те самые дни, когда Орельяна в далекой Испании докладывал королевскому двору о чудесах Великой реки[1] и о богатых землях на ее берегах, когда он раскладывал перед инфантом Филиппом свои трофеи — драгоценные пряжки, кольца, а также искусной работы глиняные сосуды, щиты и медное оружие, — некогда столь бодрое войско тащилось с воплями и проклятиями к склонам гор, с которых оно двенадцатью месяцами раньше спустилось в страну сказочных лесов. В сопровождении кучки живых скелетов Писарро после бесконечных мучений достиг города Кито, где только и узнал о гибели своего знаменитого брата Франсиско Писарро.

А Орельяна, покрытый славой открывателя новых земель, возвратился во главе целой эскадры к левому рукаву Амазонки с заданием покорить эти богатые провинции; он пристал к одному из островов, посадил на две большие барки отряд аркебузиров и, оставив часть людей у судов, отправился вверх по реке, рассчитывая добраться с авангардом до большого индейского селения Манаус на Черной реке (Риу-Негру), построить там укрепления и затем уже привести туда свои основные силы.