— Новичок! — бросил Фейро.

Он окинул хижину взглядом и вышел. Бенито стоит среди окруживших его людей.

— Что, тоже попался ему на удочку?

— Чудесная здесь жизнь! Просто рай! Будешь загребать деньги лопатой, amigo!

— Он подарил тебе лодку?

Бенито вконец сбит с толку.

— Чего вы? Чего вам надо?

Все покатываются от хохота. Долговязый, как жердь, детина с рябым лицом сплевывает на пол.

— И всегда находятся дураки, которых он обводит вокруг пальца!

— Рейеш?

— А то кто же? Он каждому из нас подарил лодку!

— Мне он только одолжил ее, — возражает Бенито. — Я сдал ее управляющему.

Рябой смотрит на него с сожалением.

— Я тебе растолкую, в чем тут дело! Полковник отправит ее обратно в Санта-Клару. А стоимость припишет к твоему долгу.

— Полковник?

— Ну да, Лопес. Управляющий.

— К моему долгу?

— Чего он только к нему не приписывает! Надсмотрщики держат тут в одной хижине водку. Если есть охота, иди и пей. Сколько твоей душе угодно! А можешь и не пить, все равно ее запишут за тобой, потому что каждому полагается полбутылки в день. Не возьмешь свою порцию, так ее выпьют за твой счет надсмотрщики. Уж лучше забрать ее и напиться самому… Может, тебя тянет к женщинам? Пожалуйста, можешь спать с ними хоть каждую ночь! Они лягут с тобой в кредит, а полковник все запишет в свою книгу. И чем больше будет твой долг, тем дольше тебе придется торчать здесь и работать. А чем дольше ты будешь сидеть здесь и работать, тем больше будет твой долг!

— Мой?

— Вот увидишь, как здорово это у тебя получится! У всех у нас это здорово получается. Иной раз, правда, кто-нибудь пытается удрать, ну, да его обычно пристреливают, а тело швыряют в реку.

Кто-то ворчит:

— Заткни-ка ты глотку!

Вдруг Бенито выскакивает наружу и бежит по вырубке, мимо других построек, к хижине управляющего, едва видной в наступившей темноте.

Лопес отбрасывает со лба прядь черных волос.

— Лодка? Да, да, все в порядке, — отвечает он на вопросы Бенито.

— Ведь ее не запишут на мой счет, сеньор?

Бенито в нерешительности переминается с ноги на ногу. Управляющий встает и резким тоном спрашивает:

— Ну, что еще?

В хижине люди сидят при слабом свете свечи. Рябой поднимается навстречу Бенито, но тот отворачивается, достает свой узелок, расстилает на полу одеяло и молча укладывается.

Он вспоминает Сару, их расставание, ее потухший взгляд, рукопожатие, на которое она едва ответила. Вспоминает Самона Рейеша и шепчет:

— Я буду работать! Буду работать! Я заработаю здесь деньги, несмотря ни на что!

Утром они идут к сараю, возле которого надсмотрщик раздает пищу. Со всех хижин тянутся сюда люди, исхудавшие, утратившие человеческий облик, измученные лихорадкой, грязные, одетые в одинаковые лохмотья, служащие им рабочей одеждой в лесу и постелью ночью в хижине. Молча выстраиваются они друг за другом и ожидают, пока подойдет их очередь, тупо уставившись в землю или хмуро посматривая на трех вооруженных надсмотрщиков, которые стоят поблизости и очень спокойно и очень равнодушно наблюдают за ними.

Каждый получает три сухие кукурузные лепешки и кусок мяса. Большинство тут же, давясь, проглатывает всю порцию, хотя они прекрасно знают, что в этот день ничего больше не получат. Рядом с сараем стоит большой железный котел с кипяченой речной водой. Вокруг толпятся люди, чтобы набрать в деревянные чашки тепловатой, безвкусной жидкости.

В это время подходят другие надсмотрщики. Каждый ведет группу из шести человек к сараю, где выдается инструмент. Пятеро получают по короткому острому ножу, на шестого нагружают связку банок. Собрав свои группы, надсмотрщики один за другим уходят в лес.

По узкой тропинке, протоптанной в зарослях ногами сборщиков, Бенито идет следом за надсмотрщиком. На поясе у Фейро висит короткая кожаная плетка. Он часто оборачивается и подгоняет своих людей, оскаливая крупные желтые зубы, и Бенито, успевший несколько раз взглянуть в лицо Фейро, замечает, что тот не в духе. Там, где тропинка кончается, стоят покрытые желтыми цветами каучуковые деревья. Сборщики ползком и на четвереньках продираются сквозь чащу, делают надрезы на гладких светло-серых стволах и отдирают длинные полоски коры. Рябой, который тоже входит в их группу, сбрасывает с плеч груду жестянок, нагибается, распутывает бечевку и ползет вслед за остальными, захватив с собой банку с привязанной к ней веревкой. Как только кто-нибудь заканчивает обрабатывать ствол, рябой прикрепляет банку под надрезом, из которого уже сочатся густые светлые капли.

Фейро стоит среди зарослей на тропинке, ворчит, ругается и извергает целые облака вонючего табачного дыма. Он прислушивается к треску ветвей и шуршанью листьев впереди и по сторонам, то и дело прохаживается взад и вперед, время от времени вынимает изо рта короткую обгрызенную трубку, чтобы полезть в заросли вслед за рябым, несущим очередную банку, и поглядеть, как работает кто-нибудь из надрезчиков.

Надрезы должны начинаться на уровне человеческого роста и идти спиралью сверху вниз почти до самой земли. Кору нужно снимать одной длинной полосой. Если нижний конец узкого желобка недостаточно глубоко врезан в ствол и края его внизу не сходятся, то млечный сок выливается на землю.

Бенито сжимает нож в больших худых руках. Пот градом катится по лицу, слепит и жжет глаза. Нож, когда он пытался вонзить его в кору, уже несколько раз срывался. Под ногами болотистая почва. Каждый шаг стоит усилий — приходится вытаскивать башмаки из вонючей черной грязи. Бенито уже давно перестал отбиваться от москитов, которые вьются в листве и поминутно садятся на шею, на лицо, на руки, на затылок и проникают даже под расстегнутую до самого пояса рубаху.

К обеду сборщики снова выползают на тропинку и в изнеможении валятся на втоптанные в грязь ветки. Долгое время слышно только прерывистое дыхание и стоны, которые издает один из них. Он лежит, скорчившись на боку, и не двигается. Бенито удивляется, что остальные даже не смотрят в его сторону, медленно поднимается и подходит к нему. Но человек отворачивается от него и съеживается еще больше.

— Помочь тебе?

Ответа нет.

Бенито пытается просунуть руку под голову больного, но замечает, что не помогает ему этим. Он начинает понимать, что никто из присутствующих не сможет сейчас облегчить страдания этого человека; теперь ему ясно, почему все продолжают спокойно лежать.

Когда Фейро дает сигнал приступить к работе, больной не встает. Надсмотрщик хватает его за плечи и переворачивает на спину.

— Лихорадка! — бросает он при виде пожелтевших, безжизненно уставившихся на него глаз.

Проходит совсем немного времени, и они вдруг снова опускают ножи. Выпрямляются, поднимают головы. Все внезапно поворачиваются в одну сторону и прислушиваются к стрельбе, слабо, но отчетливо доносящейся издали. Смолкают крики желтоклювых попугаев. Несколько крошечных коричневых обезьянок поспешно карабкаются повыше на деревья. Фейро, остановившийся на тропинке, изрыгает проклятье. Сборщики слышат, как он ломится сквозь чащу и приближается к ним, не переставая ругаться. И тут они вновь сгибают ноющие спины, одеревеневшими пальцами сжимают рукоятки ножей и начинают наносить глубокие раны гладким светлым стволам деревьев.

Издалека доносится последний слабый звук выстрела; проходит немного времени, и попугаи опять, словно ничего не случилось, поднимают несусветный шум. Фейро пролезает обратно, на тропинку, обезьяны, прыгая с одной ветви на другую, спускаются вниз, усаживаются на толстых сучьях, но тотчас вскакивают, выделывают головокружительные трюки и опять рассаживаются на ветвях.

Глаза Бенито болят от рассеянного зеленого света. Он уже не замечает колючек, раздирающих лицо и руки. В горле пересохло. Язык во рту словно сухой, горячий комок, глотка воспалена и болит, как открытая рана. Механически делая надрез за надрезом пальцами, склеенными светлой тягучей кровью дерева, отдирая от ствола один кусок коры за другим, он только и думает о воде, о полной чашке воды, о полном ведре воды, о целом море холодной чистой воды!