— Сапада!

В комнате появляется слуга-малаец.

— Эти люди внизу должны продавать свои фрукты именно в нашем квартале?

— Будет исполнено, сэр.

Через минуту возгласы на улице замолкают. Губернатор снова обращается к Даллье.

— Довольны ли вы ходом вашего дела? Не испытываете ли каких-либо трудностей?

Даллье выпускает изо рта струю дыма.

— Я буду краток. Вот в чем причина моего визита к вам: управляющий сообщил мне, что примерно через полтора месяца можно будет приступить к посеву. Мне нужны семена.

— И вы получите их вовремя! Совсем недавно мне еще раз пришлось беседовать с директором Ботанического сада. Он заверил меня, что все мои просьбы будут выполняться в кратчайший срок. А я буду просить их поддержать вас. Вы удовлетворены?

— Вполне.

— К подчиненной мне территории, — продолжал губернатор, — помимо Уэллсли, относятся, между прочим, весьма плодородные земли Перака, Селангора, Негри-Сембилана и Паханга! В общей сложности это около шестидесяти тысяч квадратных километров. Треть этой площади занимают обработанные участки, джунгли, луга и тому подобное. Английские плантации охватывают около пятидесяти тысяч акров. Этого было бы вполне достаточно, чтобы обеспечить производство двадцати пяти тысяч тонн каучука в год — не считая участков, которые можно освободить дополнительно, расчистив лес; не считая районов, которые еще будут освоены на Борнео, на Цейлоне, в Индии, и, уж конечно, не считая колоссальных площадей, которые можно было бы занять, если бы удалось заставить хотя бы часть туземного населения Британской Индии выращивать на своих полях каучуковое дерево!

— На полях туземцев? — переспрашивает пораженный Даллье.

— Именно это я имею в виду! Пока что министерство колоний в Лондоне отрицательно относится к этой идее. Да и среди специалистов все еще приходится сталкиваться с довольно скептическими взглядами. Наши почтенные профессора никак не могут себе представить, чтобы нам удалось акклиматизировать гевею здесь, на архипелаге. А сами плантаторы! В Негри-Сембилане, в Уэллсли, здесь, в Сингапуре, — повсюду они готовы производить сахар, кофе, чай, пряности, но только не каучук! Да и чего ради? Они и так прекрасно зарабатывают и не желают рисковать. Мало кто думает о высших интересах Англии, которые так близки вам, мистер Даллье. И все же лед тронется! Лет через десять-пятнадцать мы, возможно, уже будем добывать каучук у нас в Сетльменте!

После минутной паузы губернатор продолжает:

— Вот как я смотрю на это. Ваш брат, конечно, тоже в известном смысле представляет интересы Англии, вкладывая свои деньги на Суматре и распространяя тем самым наше экономическое влияние на Нидерланды. Он добивается, таким образом, как бы экономических завоеваний. Однако пока что нам нужен каждый фунт стерлингов для развития нашей собственной колонии. Мы должны заложить здесь экономическую основу на будущее столетие, иначе голландцы обгонят нас и вытеснят с рынков.

Ситуация сейчас благоприятная. Правда, Бразилия все еще увеличивает производство каучука, но долго ли это будет продолжаться? Самое большее двадцать-тридцать лет, и на мировом рынке никто и не вспомнит о дельцах с Амазонки и их паракаучуке!

Он осуждающе покачивает головой.

— Поэтому было бы лучше, если бы ваш брат в ближайшие годы действовал заодно с нами, и по этой же причине было непростительным упущением, что южно-американские семена попали в руки голландцев!

Даллье вздрагивает от неожиданности.

— Кто это сделал?

— Сама цейлонская администрация. Вслед за гевеей удалось переправить из Колумбии семена кастиллеи и маниока. Они дали прекрасные всходы, и вот эти ослы умудрились снабдить саженцами голландского закупщика — вернее, сделал это один из ассистентов, исчезнувший вместе с агентом.

— Ах черт!

— Да! Вчера мне сообщили, что плантации на Суматре будут заняты смоковницей лишь на шестьдесят процентов…

Ирвин Хервест бросает недокуренную сигарету в пепельницу. Затем произносит уже спокойным тоном:

— Как видите, и у губернатора немало забот. Я прекрасно понимаю сложность стоящих передо мной задач. Что касается каучуковых плантаций, то я многое велел подсчитать, многое сам проверил и продумал. Вот как я мыслю себе это дело: первое время колониальные власти будут выплачивать премии всем плантаторам, которые возьмутся за разведение гевеи. В дальнейшем же этим предпринимателям придется по возможности объединить свои усилия — хотя бы для того, чтобы выдержать конкуренцию. Но такие люди, как вы… — Голос его звучит обнадеживающе. — Вы должны действовать в этом направлении уже сейчас!

— Не так это просто, сэр!

— Конечно! И все же, если вы свяжетесь здесь, в колонии, с подходящими людьми, то это послужит интересам Англии, да и вашей собственной выгоде.

Даллье в нерешительности молчит. Прежде чем он находит ответ, раздается стук в дверь. Снова входит малаец и подает визитную карточку. Губернатор приказывает:

— Проси — сейчас же, немедленно!

И с улыбкой обращается к Даллье.

— Надеюсь, вы извините, что я пригласил его сюда! Сейчас вы познакомитесь с одним из своих соседей по Уэллсли, ярым сторонником кофейных плантаций. Я рассказывал ему о вас. Сначала он вообще не верил, что кто-нибудь станет рисковать такими суммами ради каучуковой плантации. Потом скорчил злую гримасу и поклялся, что еще поговорит с вами по душам. Действительно, как удачно это вышло, — продолжает губернатор, широко улыбаясь, — что он приехал именно сегодня.

— Мой сосед?

— Мистер Эмери Шаутер, член Британско-Малайского союза плантаторов, — самая оригинальная личность во всей колонии, — отвечает губернатор и снова обращается к слуге:

— Я сказал — немедленно!

К ужасу Даллье, через минуту в комнату входит человек в совершенно измятых бумажных брюках. Рубашка распахнута на загорелой груди, из-под сдвинутой на затылок широкополой шляпы торчит короткая седая щетина волос.

— Мистер Шаутер!

Губернатор представляет обоих плантаторов друг другу. Шаутер останавливается как вкопанный и говорит, не отвечая на вежливое приветствие Даллье:

— Так это вы тот самый фантазер?

Он не обращает никакого внимания на губернатора, пригласившего его сесть, и грозной тучей надвигается на Даллье.

— Не думайте, что это так легко пройдет, — выдавливает он мрачно.

Даллье пожимает плечами.

— Вероятно, вы имеете в виду мою плантацию?

И продолжает тем же сухим деловым тоном:

— Не понимаю, чем вам может повредить мое предприятие.

Шаутер скалит длинные желтые зубы. Его моржовые усы трясутся.

— Ведь вы собираетесь разводить каучуковые деревья?

— Именно так.

— И закладываете крупную плантацию на реке Ист-Ривер?

— Да.

— И хотите объединиться с другими плантаторами, которые тоже займутся каучуком?

— Извините, но я не знаю…

— Вот что я вам скажу, уважаемый! Я уже тридцать лет сижу в этой колонии и знаю здешних плантаторов. Они живут в этих краях немногим меньше. Тридцать лет, как мы обходимся без ваших каучуковых деревьев! Торгуем чаем и кофе, неплохо зарабатываем и как-нибудь обойдемся без каучука и в будущем!

Даллье сохраняет спокойствие.

— Мне кажется, что у вас какие-то неприятности и поэтому вы так возбуждены. С чего вы взяли, что каучук невыгоден? Да и вообще — ведь я вас совсем не знаю.

Губернатор кладет руку Шаутеру на плечо.

— Садитесь же! Ваш сосед из Уэллсли так же удивлен вашим неожиданным появлением, как и я. У вас какое-нибудь важное дело ко мне?

Шаутер что-то бурчит себе под нос. Садится, избегая глядеть на Даллье.

— Вероятно, пришли с жалобой, — продолжает губернатор, — или требуете пересмотра цен на кофе.

Шаутер уклоняется от разговора.

— У меня нет времени, сер. Хотел поговорить с вами наедине… Зайду послезавтра.

— Деловое свидание?

— Нет. Нынче вечером Бенджамен Робертс празднует у себя на плантации свое пятидесятилетие. Надо съездить к нему, я приглашен.