Первым, кого встретил Земляченко во дворе штаба, был дежурный по части Грищук.

— Где тебя, друже, черти носят? — прошипел тот на ухо товарищу.

— А что? — тоже почему-то шепотом спросил Андрей.

— Да тут такое делается — будь здоров! Начальство великое приехало… Сам член Военного совета фронта!

Андрей побледнел.

— И не один. С ним целая свита, корпусное начальство, полковник юстиции…

— Председатель трибунала?

— Должности не знаю. Таких знакомств стараюсь не заводить, — не удержался от шутки Грищук.

Земляченко повесил голову. Вот оно, началось. Как раздули дело! Он вспомнил, что из их части заседателем трибунала избран старший лейтенант Капустин. Вполне достаточно для выездного заседания.

— А где они сейчас?

— В кабинете Моховцева. Там и Смоляров.

— А Капустин?

— Не знаю.

Андрей почувствовал какую-то опустошенность. Здание штаба во дворе пошатнулось, и солнце, заливавшее до сих пор яркими лучами двор, словно куда-то исчезло. Откуда-то издалека долетел до него голос Грищука:

— Не теряй времени! Есть шанс попасть к начальству… И писем не надо будет посылать в политотдел. Выложишь свои соображения, доказательства… Считай, что повезло. Не каждый день приезжает во вносовский батальон член Военного совета. — Он взял Андрея за локоть и неожиданно улыбнулся: — Еще новость! Только что прибыл приказ о присвоении Моховцеву звания майора… А у нас такое чепе. Комедия!..

…В коридоре штаба было пусто. Только возле самых дверей Моховцева стоял высокий офицер с погонами подполковника и курил папиросу. Заметив Грищука и Земляченко, остановил их:

— Вы к кому?

Андрей козырнул, отрекомендовался:

— Лейтенант Земляченко. Дознаватель по делу ефрейтора Чайки.

— Слушаю вас.

— Хочу попасть на прием к члену Военного совета.

— По этому делу?

— Так точно!

— Сейчас нельзя. Обождите. Я доложу.

Подполковник бросил окурок в жестянку, стоящую у двери, и ушел в кабинет комбата. Грищука позвали со двора, и он, подбодрив товарища взглядом, отправился по своим делам. Андрей остался один.

Он оперся на подоконник: сквозь широкие стекла проникали лучи солнца, стлались по полу золотыми дорожками, которые с каждым разом меняли оттенки. Когда бегущие тучки закрывали солнце, в коридоре тоже темнело. Но вот солнце вырывалось из плена, и снова искрились вокруг светлые полосы. Эта игра света и тени больно тревожила взволнованного лейтенанта. Его мысли, так же сменяясь, быстро пробегали в тяжелой голове: надежды то угасали, то снова вспыхивали.

«А вдруг не найду слов рассказать все, что думаю? Да и согласится ли меня слушать член Военного совета? Может, действительно Моховцев прав и наказание неминуемо?..

Но ведь и наказание бывает разное! — Андрей обрадовался этой мысли. — Не обязательно, чтобы самое суровое. — Он и думать боялся о смертной казни. — Есть ведь смягчающие вину обстоятельства…» — И Андрей снова и снова — в который раз! — начинал подсчитывать эти обстоятельства.

«Напомню, что она никогда раньше не видела самолета такой марки… Нет, это не то!..

Из материалов, в частности из постового журнала, видно, что самолет шел на очень, большой высоте — восемь тысяч, поэтому легко было ошибиться… Нет, нет, и это не то!..

Дело облегчается только одним: хотя этот самолет был свой или, вернее, союзнический, но шел он без предупреждения, и противовоздушная оборона имела полное право сбить, его. Кроме того, Теохари сам говорил румынам, что они летели бомбить… Но кто может подтвердить, что это именно так?»

Андрей снова опечалился. Он хорошо понимал, что наблюдатель ВНОС не имеет права на ошибку, так же как и сапер. Разница только в том, что ошибка сапера стоит жизни ему самому, а ошибка наблюдателя-вносовца приводит к гибели многих людей и материальных ценностей, созданных трудом народа. Вот почему военные законы так сурово карают воина противовоздушной обороны за ошибку на посту.

Выходившая в коридор дверь штабной комнаты вдруг отворилась. Оттуда, держа в руках какие-то бумаги, вышел пожилой человек с погонами полковника юстиции. Он направился в кабинет командира батальона. Лейтенант вытянулся, отдал честь. Чтобы ответить по-уставному, полковник вынужден был взять свою ношу в левую руку. Андрей похолодел: он увидел в руке полковника знакомую рыжую папку.

А игра света и теней в коридоре продолжалась. Деревянный пол и стены то светлели, искрились, то тускнели, мрачнели, когда солнце исчезало.

Андрей посмотрел на часы. Прошло немало времени с тех пор, как он торчит здесь. Подумал, что, возможно, сейчас за дверью кабинета решается судьба Зины, а он совершенно бессилен повлиять на события. А уж когда начальство что-то решит, отдаст приказ, трудно надеяться, что оно отменит его. Подумав так, Земляченко сник. Ему казалось, что сейчас из двери выйдет командир батальона и прикажет собрать всех свободных от дежурства солдат на открытое заседание трибунала. От этой мысли в голове Андрея все затуманилось, и подполковнику, который вышел из кабинета, пришлось повторить дважды:

— Можете, лейтенант, идти к себе!

— А как же там?.. С этим делом?..

— Можете идти, с этим делом все будет в порядке…

Андрей не ошибся, думая, что, пока он стоит под дверью, в кабинете Моховцева решается судьба Зины.

Когда полковник зашел в кабинет, член Военного совета, кивнув в ответ на приветствие, сказал:

— Ну, Яков Петрович, так как относительно блудного или, точнее, заблудшего?..

— Орех твердый достался, товарищ генерал. Но раскусили. Только что говорил с отделом. Подтвердилось наше мнение — была попытка прощупать противовоздушную оборону и при возможности разрушить промыслы… Нам неожиданно очень помог американский сержант, бортстрелок «боинга». Пришел и заявил, что он сам возмущен этой провокацией и что, оказывается, никто из экипажа, кроме командира да местного фашиста, который прилетел с ними, не знал, что Плоешти уже заняли наши. Это скрыли от них…

— Так, — произнес генерал. — Отлично. Значит, нашелся среди них честный парень, который решился прийти и рассказать.

— Он просил, чтобы имя его осталось неизвестным для американского командования, — добавил полковник.

— Ну что ж, это понятно…

Генерал поднялся с кресла и подошел к висевшей на стене карте.

— Разве мало бомбили они, когда наши войска приближались к Плоешти? А ведь уничтожать промыслы не было уже никакой военной необходимости! Не могли ведь они не знать, что мы уже идем сюда и румынская нефть понадобится для быстрейшего разгрома врага! — с возмущением сказал он. — Теперь новое придумали! Притвориться, будто потеряна ориентировка, украдкой выйти на объект…

— Наверное, не ожидали, что наши зенитчики в боевой готовности.

— Кстати, промыслы в этом районе до войны принадлежали англо-голландскому тресту. Это был сильный конкурент американского общества «Ромыно-американа»…

— Значит, двух зайцев хотели одним выстрелом убить, — горько улыбнулся член Военного совета. — Но самое главное: война идет к концу и, видно, кое-кому не очень нравится, что мы пришли на Балканы… Да-а-а, — продолжал он. — «Друзья»… На востоке получаем от них свиную тушенку, а на западе… целую свинью хотели, подложить…

— Ох и народ же, эти американцы! — в тон генералу заметил полковник-артиллерист.

— Я не о народе говорю! — сердито оборвал его генерал. — Народ здесь ни при чем. Я говорю о некоторых незадачливых стратегах…

Артиллерист, который встал, когда генерал повернулся к нему, молча наклонил голову.

— А что с этим делать? — полковник юстиции положил на стол развернутую папку.

— Это что? — спросил генерал.

— Материалы вносовцев о чрезвычайном происшествии. Командир отдает наблюдателя под суд.

При этих словах взволнованный, бледный Моховцев, сидевший в углу вместе со Смоляровым, вскочил и вытянулся.