Он тоже слышал сигнал своего автомобиля у ворот. Поднялся, медленно натянул китель, но, дойдя до двери, остановился, потоптался на месте и, возвратившись, снова опустился на кровать. Через весь его лоб глубоко пролегла морщина, сломанная над переносьем. Хозяин батальона, в руках которого была здесь наибольшая власть, он не мог сейчас выбежать под дождь, навстречу арестованному солдату…
Тем временем Зина, Сазанов и несший фонарь начальник караула спустились в подвал. Ночной мрак надвинулся на Андрея, стало еще темнее. Дождь застучал громче, но лейтенант не замечал его.
Он приблизился к дому. Внизу, под ногами, желтым глазом мигнуло перекрытое решеткой окошко.
Лейтенант наклонился, не чувствуя, как с крыши льется ему за ворот вода.
В комнате были все трое. Зина положила шинель на длинный топчан. Села возле нее и так и застыла, ни на кого не глядя, маленькая, будто каменная.
Сазанов что-то сказал ей. Слов Андрей не слышал.
Зина покачала головой. Потом она тоже что-то промолвила.
Начальник караула взял с топчана шинель, пошарил в карманах и бросил ее назад; неожиданно он взглянул на окошко, быстро подошел к нему и резким движением потянул вниз металлическую шторку.
Последний слабый огонек в темном дворе погас…
3
Дождь не прекращался всю ночь. Всю ночь не спал Андрей Земляченко. На рассвете, сидя на радиостанции возле учебного телеграфного стола, он задремал. Разбудил его резкий телефонный звонок.
— Товарищ лейтенант! Вас вызывает капитан Смоляров!
— Иду.
Через несколько минут Земляченко стоял перед капитаном.
— Садитесь! — пригласил замполит.
Андрей послушно опустился на стул.
Смоляров передвинул на столе какие-то бумаги, посмотрел на лейтенанта, потом опять переложил бумаги.
Земляченко обеспокоенно следил за тем, что-делает замполит. «Ну что он от меня хочет, почему тянет?» Взвинченный, обессиленный, он еле держал тяжелую голову.
— Чайка на гауптвахте, — спокойно сообщил капитан, подняв взгляд на собеседника. — Ну, о чрезвычайном происшествии вы знаете?
Лейтенант молча кивнул.
— Неприятная, очень неприятная история. Ожидают меморандум союзного командования, которое, разумеется, будет требовать наказания виновных.
— А это точно выяснено? — спросил, будто надеясь на какое-то чудо, Андрей.
— Что именно? Что самолет пролетел в зоне поста ноль девять? А как же! В это время дежурила Чайка — это тоже известно… Надо провести официальное следствие. Как обычно, вначале это делает дознаватель части…
Над верхней губой Андрея дернулся мускул. «Что он говорит? Неужели считает… что я могу это сделать?»
Эти мысли, наверно, отчетливо отразились на лице офицера, потому что Смоляров сказал:
— Понимаю твои чувства, но думаем именно тебе поручить…
— Мне?
— Да, тебе. Я тебе доверяю. И комбат тоже…
Андрей молчал.
Смоляров не торопил. Он будто забыл о лейтенанте и начал просматривать свои бумаги.
— Я не могу, товарищ капитан, — еле поворачивая в пересохшем рту тяжелый язык, проговорил Земляченко.
— Сможешь!.. Сможешь, Андрей! Найдешь в себе силы, чтобы честно и справедливо…
— За что мне такое наказание?
Смоляров поднял взгляд на его усталое, осунувшееся за одни сутки лицо.
— Я, например, думаю, что это не наказание… Твой долг…
Андрей пристально посмотрел на капитана.
— Да не смотри ты на меня, как на богородицу! Белоусов болен. И ты должен выяснить все обстоятельства, при которых случилось чрезвычайное происшествие… А это очень важно. Надо, например, точно установить, на какой высоте шел «боинг», каким курсом, какие были метеорологические условия, почему самолет не распознали: или потому, что наблюдатель плохо знал силуэты, невнимательно нес службу, или, может, по каким-то другим причинам…
— И принесли черти этого «боинга»! — с сердцем воскликнул Андрей.
— Если бы черти, было бы легче. Было бы на кого сослаться. А так… — Смоляров тяжело вздохнул. — Трагическое событие.
— Неужели ее осудят?
— Проведешь дознание, первый будешь знать, как это случилось и какие выводы надо сделать, — уклонился от ответа замполит. — Не каждый день сбиваем союзные самолеты…
Смятенный взгляд Андрея натолкнулся на знакомый плакат, который висел, как и раньше, за спиной капитана: солдаты шли в атаку, висли на проволочных заграждениях, а один из них пробился вперед и умирал, закрыв своим телом вражеский пулемет. В новом помещении капитан еще не успел оборудовать свой кабинет, но этот плакат уже украшал комнату.
— И когда… начинать?..
— Дознание? Не откладывая… — Смоляров посмотрел на часы, будто хотел запомнить, когда состоялся разговор. — Держи себя, как полагается мужчине, офицеру. — Он поднялся, обошел стол и положил руку на плечо Андрея. — Дознание надо делать не только с головой, но и с душой… С душой! Думаю, тебе этого ни у кого занимать не придется…
— Товарищ капитан! Я убежден, что она не хотела…
— Этого еще не хватало, чтобы хотела!.. На факт, как говорят, остается фактом: самолет сбит.
— Куда же смотрели зенитчики?
— Это уже их дело. И за это им отвечать. А нам надо ответить за свое. Не зря о нас, вносовцах, говорят, что мы глаза и уши противовоздушной обороны…
Лейтенант грустно уставился в пол.
— Не горюй, Андрей, — дружески сказал Смоляров. — Еще не все потеряно. Чем обстоятельнее будут наши данные, тем больше шансов… — Земляченко поднял глаза, с надеждой посмотрел на капитана, — что мы будем знать правду. Понимаешь, всю правду!.. — Смоляров подошел к стене, на которой висела обыкновенная географическая карта Румынии, приблизительно отыскал место поста Давыдовой и обвел его карандашом. — Кстати, когда наши войска приближались к Плоешти, американская авиация ожесточенно бомбила нефтепромыслы, хотя никакой военной необходимости в этом уже не было… Вот это меня удивляет…
* * *
Земляченко зашел в солдатскую столовую, когда завтрак заканчивался. Девушки из взвода управления допивали чай и, дожидаясь команды Аксенова, который завтракал за столом для младших командиров, тихонько переговаривались.
— Интересно, кто поедет к Давыдовой, — услышал Андрей приглушенный шепот.
— Кому прикажут! — откликнулась Незвидская.
— Вот Манюня просилась на пост…
— Лопнули, значит, надежды на жениха? — засмеялся кто-то из девушек.
— А кто же тогда командиру подворотнички будет пришивать? — с невинным видом спрашивала Койнаш.
— Лучше уж воротнички пришивать, чем людей губить, — оскорбилась Горицвет.
— Что же, по-твоему, Зина нарочно напутала?
— Это не имеет значения — нарочно или ненарочно.
Вспыхивает спор. Девушки забывают, что они в столовой, не замечают лейтенанта, говорят уже не шепотом, а в полный голос.
— По-твоему, все равно, нарочно сбить или ошибиться? — нападает на Марию Татьяна Койнаш.
Та в ответ пожимает плечами.
— Суд принимает во внимание лишь факты, — вмешивается Незвидская, — общественную опасность проступка. А нарочно он сделан или вследствие небрежности — это может повлиять только на степень наказания.
Все знают, что Незвидская до войны работала секретарем в суде, и прислушиваются к ее словам.
— Если доказано, что проступок не является опасным для общества, — грустно продолжает подруга Зины, — тогда могут не наказывать…
— Вот было бы здорово!
— …Если бы не сбили самолет! — спокойно уточняет Мария.
Койнаш чуть не набрасывается на нее с кулаками, но в это мгновение гремит голос Аксенова:
— Заканчивай! Выходи строиться!..
4
В небольшой комнатке, временно заменявшей гауптвахту, было одно-единственное окошко; сквозь его железную решетку был виден клочок неба, того самого неба, которое пришли охранять в этот далекий край советские девушки. Кроме непокрытого дощатого топчана, другой мебели здесь не было. На голых стенах грязновато-серого оттенка нет ничего, за что можно зацепиться взгляду.
