Давыдова вытянулась в струнку и ответила за всех:

— Ясно, товарищ лейтенант!

— Тогда по машинам! Проверить укладку! Старший первой машины — Давыдова, второй — Кузнецова.

В кузове, где должны были ехать солдаты поста ноль девять, все было уложено. Ближе к кабине положили телефоны, оцинкованные ящики с патронами, ящик с гранатами, потом примостили катушки с кабелем, продукты. Давыдова все перещупала руками, проверяя, плотно ли уложено, не сдвинется ли в дороге.

— Брезент!

Зина, Рая и Зара бросились натягивать тяжелый брезент поверх груза. Всем не терпелось быстрее выехать, увидеть Румынию.

— У вас все? — спросил шофер. — Тогда поставьте канистру с маслом. — Он поднял вверх полную металлическую посудину. — Приткните где-нибудь…

— По машинам! — скомандовала Давыдова. — В пути наблюдать за воздухом и землей! Лубенской — сектор слева, Малявиной — справа, Чайке — впереди себя!

Затем Давыдова обошла машину, постучала носком сапога по тугим покрышкам и побежала докладывать лейтенанту Ляхову, который что-то писал на планшете, стоя среди двора.

— Кого любит солдат? — долетело к Зине из соседней машины. — Своих командиров и начальников. Верно говорю? Верно. А еще кого? Мать, отца… и гарного молодца!..

Это шутила незнакомая Зине девушка.

Люба Малявина, сидевшая на доске рядом с Зиной, при этих словах игриво подтолкнула ее плечом.

— Везет некоторым!..

— Отстань! — оборвала ее Зина. Именно а это время она искала взглядом Андрея. Он примостил радиостанцию на второй машине и, только теперь увидев Зину, широко улыбнулся ей.

К грузовикам подошел командир роты в сопровождении лейтенанта Ляхова и Давыдовой.

— Готовы?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— Ну, в добрый путь!

Давыдова ловко взобралась в кузов. Ляхов сел в кабину. Сквозь опущенное окно высунулась его правая рука. Прозвучал короткий возглас Лаврика: «Трогай!»

Передислокации не были в новинку для воинов противовоздушной обороны, но этот переезд был особенный. Впервые в жизни им придется пересечь границу своей страны. Позади останутся родные города, села, степи Украины и Молдавии… Новые края, невиданные места, чужое небо, чужая земля, чужой язык… Что там? Как там?..

Машина плавно тронулась с места. Вот она выехала со двора и осторожно, будто нащупывая путь, поползла вниз узкой извилистой дорогой.

Зина оглянулась на машину, следующую за ними. В кабине, рядом с шофером, она увидела Андрея. Долго смотреть назад она не могла — ее сектор наблюдения находился впереди, да и девчата могли заметить — и отвернулась, согретая своим маленьким, скрытым счастьем.

Вскоре грузовики с вносовцами выехали на длинный мост и очутились в потоке чужих машин, пеших солдат, тоже двигавшихся за Днестр.

Появление на мосту машин с девушками сразу же было замечено. Солдаты, шедшие цепочками по краям моста, подтянулись; с соседних грузовиков, с крепких, военного образца повозок девушкам заулыбались молодые солдаты и усатые обозники: кто вспомнил сестричку, кто дочурку, а кто любимую.

Когда машины Ляхова застряли в этом потоке, вокруг послышались шутки, выкрики:

— Эй, девчонки, куда едете?

— Давайте с нами! Не пожалеете!..

— Ты мне, белокурая, напиши, полевая почта семьсот семьдесят семь — сорок один. Федосееву Анатолию. Запомнила? Три семерки и сорок один!

— Я тебе, чернобровая, сапожки сошью хромовые, на всю Европу!

— Не верь ему, милая. Он скупой. Среди зимы снега не выпросишь.

— Девчата! Айда с нами! До самого Берлина доведем. Мы вам там Гитлера на веревке притащим!..

Смех, лукавые взгляды — и вот уже переправа осталась позади. Машины затряслись по мостовой маленького бессарабского городка. Проскочили это местечко и оказались на белесой дороге, которая, петляя меж холмами, бежала на запад через всю Бессарабию.

Несколько легковых машин опередили колонну вносовцев. Другие, вместе с обозами, отстали, и девушки оказались одни на широкой дороге, дымившейся седой пылью.

Зина, упираясь ногами в катушку с кабелем, смотрела вперед, туда, где дорога сливалась с горизонтом. От далеких лысых холмов навстречу машинам спешили телеграфные столбы. Зина вспомнила об Андрее, на минутку обернулась и посмотрела на вторую машину. Там был Андрей… Интересно, о чем он сейчас думает?

Машина сбавила ход.

Дорога нырнула в глубокую балку. С обеих сторон вставали известковые откосы, изрытые дождевой водой, поросшие серым от пыли бурьяном.

Сильнее заурчал мотор. Потянуло горьким запахом горелого масла. Машина выползала из балки. Зина подалась всем корпусом вперед, будто хотела помочь ей.

Навстречу им из тучи пыли вынырнула какая-то колонна. Шофер, уступая дорогу, съехал на обочину.

Перед самым носом Зины появилось маленькое зеркальце. Это Люба, воспользовавшись остановкой, достала его из нагрудного кармана, посмотрела на себя, потом подсунула соседке.

— Красивая? Как трубочист!

Из зеркала на Зину глянуло покрытое пылью лицо, на котором только глаза светились. Она сняла с головы пилотку, хлестнула ею о колено — раз, другой. С пилотки и юбки поднялось облачко пыли.

— Гляди, что такое? — Люба толкнула Зину в бок.

Колонна приблизилась, и девушки увидели пленных. Грязное рваное обмундирование, щетинистые лица, воспаленные глаза. У одних взгляд хмурый, злой, будто у пойманных волков, у других — растерянный, усталый, безразличный. По этим затравленным взглядам и хмурым лицам, по обмундированию лягушиного цвета и остаткам военных нашивок Зина поняла: фашисты! Сильнее застучало сердце: вот они, убийцы!..

Девушка отвернулась, чтобы не видеть фашистов, так противно было ей смотреть на них, так загорелось гневом сердце! Когда через несколько минут она опять посмотрела на дорогу, то от удивления широко раскрыла глаза: пленные улыбались ей, махали руками, кричали:

— Арматей Роший — ура! Фэтэлор совьетичэ — ура![3]

— Жос ризбоюл![4]

— Антонеску, Гитлер — капут!

Зина увидела, что возле них нет конвоиров, да и внешне они выглядят по-иному: чернявые, оживленные. Идут не колонной, а бредут толпой.

Да это же румыны!

Откуда-то из середины толпы донеслись звуки губной гармошки. Задорная, веселая мелодия зазвучала над дорогой.

— Слышишь, поют! Играют!

— А что им? Отвоевались. Знают, что домой отпустят. Румыния-то повернула оружие против немцев. Вот и радуются! — объяснил лейтенант Ляхов, выбравшись из машины.

Румыны прошли. Седая пыль поплыла за ними, закрыла от глаз.

Машина вносовцев опять побежала по степному простору.

Девушки попробовали затянуть песню. Из этого ничего не вышло: пыль лезла в горло, приходилось откашливаться, и песня угасла.

Солнце палило нещадно. От жары, от тряской езды у Зины начало ныть все тело. Зина долго хранила чистый платочек. Теперь достала его и вытирала им потное лицо. На какое-то мгновение от этого будто становилось легче, но только на мгновение.

«Хотя бы быстрее приехать!» — вздохнула девушка.

Они уже пересекли выжженную солнцем и разоренную войной Бессарабию, промчались мимо разбитых немецких танков, пушек, смятых автомобилей, видели разрушенные дзоты, порванные проволочные заграждения, вытоптанные кукурузные поля, на которых еще валялись трупы незадачливых фашистских вояк. Давно переехали Прут. Дорога теперь была не седая, а рыжая, появились рощицы, и справа замаячили какие-то возвышенности, покрытые лесом…

Кончиком платочка Зина выбирала пыль из уголка глаза. Слезы вперемешку с потом скатывались на щеку. И надо же было маленькой пылинке так врезаться в глаз, что Зине показалось, будто она слепнет. Глаза закрылись, слезы побежали сильнее. Не помогал ни платочек, ни то, что Зина терла глаз кулаком.

И вдруг — то ли острая пылинка сама выскользнула, то ли ее смыло слезами — Зине стало легче. Встряхнув головой, она раскрыла глаза. Но тоненькая ослепительно-серебристая пылинка все еще виделась ей. Да что же это? Опять что-то залетело в глаз? Нет, боли никакой! А серебристая черточка не исчезала. Наоборот, она все увеличивалась, росла… Девушка поняла: на горизонте самолет — но чей?