Мечтой командира было достичь дружной, слаженной работы орудийных расчетов, чтобы одним-единым залпом сбивать вражеский самолет. К сожалению, пока это была только мечта, и многие солдаты с горькой иронией говорили: «Эх, служба наша ПВО — верно сказано: «Пока война, отдохнем». Да и как не переживать, если у некоторых «девчачьих» батарей на счету больше сбитых самолетов, чем у них! Однако, выполняя приказ командира, они хоть и ворчали, но быстро вычисляли данные для стрельбы и старательно прицеливались в чистое небо.

Все это не прошло даром. Теперь по сигналу «Воздух» орудийные расчеты приготовились к бою. Мгновенно заняли места у прицельных приборов наводчики, приготовились дальномерщики, быстро набросили ключи на головки снарядов трубочные, готовые по команде мигом изменить установку.

Вот из-за туч в розовато-синий простор предвечернего неба вынырнул самолет-нарушитель.

«Опытный! — сразу определил командир батареи, понимая, что пилот хочет воспользоваться слепящими лучами солнца и пройти незамеченным. — Не зря такую громадину ведет…»

Но что это? Офицеру показалось, что в небе не немецкий самолет. А чей же? Зрительная память, натренированная на рисованных силуэтах, подсказала ему, что самолет похож на «боинг», так называемую «летающую крепость». Но если это бомбардировщик союзников, то почему он появился здесь, недалеко от промыслов, и почему вносовцы объявили «Воздух»? Все эти соображения вихрем пронеслись в голове командира батареи. Тем временем самолет снова нырнул в розовое море облаков. Впереди у него, если он не изменит курса, есть еще одно «окошко». Что же делать?

Раздумывать было некогда. «А может, я ошибаюсь? Ведь вносовцы распознали раньше меня, что это враг. И идет он, как враг, украдкой, из-под солнца, прячется за тучами…»

Шум моторов усиливался. Самолет приближался к «окошку». Командир батареи сделал поправку в данных, сообщенных дальномерщиками, и, как только освещенный солнцем силуэт вынырнул из-за тучи, грянул дружный залп.

Самолет еще некоторое время держался в воздухе и, сохраняя прежний курс, снова нырнул в облака. Но через минуту он вынырнул и начал медленно, а потом все быстрее и быстрее падать. Командир батареи успел увидеть маленькие слепящие блестки возле него — возможно, в потоке лучей заиграл шелк парашютов, — и самолет, оставляя за собой длинный хвост дыма, потянул к земле, будто пикируя на цель.

В ответ на артиллерийский залп, эхо которого еще не утихло в окрестных горах, далеко от батареи вздрогнула земля, и сильный взрыв потряс воздух.

Командир подозвал старшину:

— Возьмите двух бойцов. Разыщите остатки самолета. Выясните, чей он… Экипаж, возможно, выбросился на парашютах. Обследуйте место падения…

Офицер отдавал приказ, а сам уже догадывался, чей самолет сбит. За то короткое время, когда бомбардировщик падал, командир убедился, что это не «фокке-вульф». Эту же мысль он прочел и в глазах старшины, который стоял перед ним навытяжку.

— Ну вот. Задание ясно?

— Так точно.

— Быстрее возвращайтесь!..

Старшина откозырял. Вскоре с автоматчиками он побежал на юго-восток, туда, где упал самолет. Глядя им вслед, командир батареи тревожно думал: «Как случилось, что вносовцы ошиблись?» Напряжение, охватившее его во время боя, уже исчезло. Он не сомневался, что поступил правильно, открыв огонь по самолету, который появился в его секторе без разрешения. «Но почему ошиблись вносовцы? И если это действительно американский «боинг», то зачем он появился здесь, да еще с бомбами?»

Было о чем поразмыслить командиру батареи!

Сигнал «Воздух», прозвучавший сначала на посту ноль девять, быстро прошел всю цепочку оповещения: через ротный и батальонный посты на главный пост командующего войсками противовоздушной обороны Румынии и молнией долетел в Москву. На нескольких оперативных схемах, от небольшой — в оперативной комнате первой роты — до гигантской схемы противовоздушной обороны территории нашей страны и государств, освобождаемых Советской Армией, возле самой линии фронта, в районе Южных Карпат, появилась еще одна синяя пометка — в воздухе вражеский самолет.

После краткого сообщения цепочка, которая связывала настороженных солдат и офицеров, от наблюдателя — ефрейтора Чайки до пожилого полковника в Москве, умолкла, замерла на несколько минут, будто оборвалась. Затем она опять ожила, пульсирующей артерией связав Москву с прифронтовым постом в далекой Румынии, но теперь ток шел сверху вниз. Москва запрашивала главный пост в Румынии, тот в свою очередь — батальонный пост Моховцева, а оттуда — посты Лаврика: «Куда исчез «фокке-вульф»? Почему нет дальнейших сообщений? Ведь не мог же самолет растаять в воздухе!»

События происходили над важным военно-промышленным объектом — нельзя было спокойно ожидать дальнейших сведений. Опытные офицеры — оперативные дежурные — знали, что такая задержка обычно оборачивается потом какой-нибудь неприятностью.

Седеющий полковник из Москвы спокойно и властно приказал дежурному в Румынии немедленно доложить обстановку в воздухе» хотя у полковника под наблюдением был весь гигантский фронт от Черного моря до Ледовитого океана и на его схеме вражеский самолет над Южными Карпатами был один из многих.

Майор с главного поста, нервничая, требовал объяснений от лейтенанта Грищука, оперативного дежурного батальонного поста.

Грищук в свою очередь мог получить сведения только от постов Лаврика, над расположением которых появился, а потом словно растаял этот самолет; кроме наблюдателя с ноль девять, его никто не успел увидеть… Случилось так потому, что в отличие от обычной дислокации Моховцеву пришлось рассредоточить посты на значительном, не предусмотренном уставными нормами расстояния. Враг под натиском советских полков быстро отступал, и войскам противовоздушной обороны приходилось прикрывать бо́льшую, чем обычно, территорию.

А Лаврик уже нажимал изо всех сил. Он не отнимал от уха телефонную трубку аппарата, соединявшего ротный пост с цепочкой постов на подступах к Плоешти, и обещал из каждого начальника поста и командира взвода Ляхова, а особенно из Давыдовой, «сделать вареную бульбу», если тут же не будет доложено, где самолет…

И вот наконец Давыдова звонким от волнения голосом прокричала Лаврику, что враг сбит зенитчиками и упал юго-восточнее поста.

Командир роты облегченно вздохнул и немедленно позвонил на БП. Цепочка опять ожила. Грищук доложил оперативному дежурному главного поста, но там уже приняли точно такое же сообщение с командного пункта зенитной части и теперь извещали Москву. На протяжении всей этой длинной цепочки солдаты и офицеры с удовлетворением передавали: «фокке» сбит. Это означало, что не сможет он сбросить бомбы на цель, что не будет бушевать пламя в нефтяных складах, не будут взлетать в воздух промыслы, корчиться в огне люди, что спасен бензин для самолетов, для танков, рвущихся к логову фашистского зверя…

Даже привыкший к таким сообщениям седоватый полковник чуть ухмыльнулся в усы, обозначая на схеме место гибели врага. А Лаврик позвонил Давыдовой: «Молодцы, девчата, черт вас подери!» — совершенно забыв о недавнем обещании сделать из этих молодцов «вареную бульбу».

Цепочка от ноль девять до Москвы опять затихла, успокоилась. С этим, вражеским пролетом, казалось, было покончено.

…Но не так спокойно было на самом месте события. Зина нервничала: она еще раз увидела самолет, когда, окутанный дымом, он, будто метеор с черным хвостом, пролетел к земле. Тогда уже поздно было проверять, не ошиблась ли она, правильно ли распознала. Но этот сбитый «фокке-вульф» показался очень странным, и теперь что-то беспокоило ее, какая-то тяжесть легла на душу…

А командир батареи тревожился еще больше. И когда через полчаса к нему подбежал запыхавшийся старшина и сказал: «Боинг», ему ничего не оставалось, как поднять телефонную трубку и, собрав все мужество, доложить начальству, что случилась непоправимая ошибка: сбит не фашистский «фокке-вульф», а американский «боинг», что ни летчиков, ни их трупов не обнаружено и, возможно, они спаслись, спустившись на парашютах над румынским селом.