— Что сыграть господину лейтенанту? — спрашивал он.

Русин перевел.

— Пусть… «Жаворонка» исполнит, если умеет, — попросил Земляченко.

Крестьяне довольно зашумели. Скрипач отступил на шаг от стола, взмахнул смычком, и сразу будто с высокого неба полилась переливчатая трель жаворонка. Птица радуется свободе, солнцу, с каждым взмахом крыльев подлетает ближе к нему. Купается в солнечных лучах, скользит по воздушным волнам.

У Андрея сжалось сердце. Увидел в мыслях окошечко с решеткой, Зину на топчане, опущенные руки, похожие на подбитые крылья…

А смычок все быстрее бегает по струнам, все громче звучит бойкий мотив, такой бойкий, что нельзя удержаться: к звукам скрипки присоединяется легкий топот пританцовывающих под столами ног. И струны словно гнутся под смычком. Скрипка поет, скрипка смеется, и будто весь мир вокруг звенит, как жаворонок… Но вот прозвучали заключительные аккорды, и стало тихо. Земляченко очнулся от своих мыслей и налил старику еще вина.

— Норок ши санатате, домнуле локотэнент! — провозглашает скрипач.

Он чокается с офицером и выпивает до капли.

Лисюк наклоняется к Андрею.

— Румыны очень любят музыку, как мы вот песни. И танцуют здорово. «Переницу» их видели?

— «Переницу»? Нет.

Сейчас Андрея меньше всего интересуют румынские танцы. Он нервничает — ведь время идет! — но, еще не зная, как лучше приступить к делу, как начать расспрашивать людей, и боясь показаться невежливым, старается внимательно слушать Лисюка.

— Интересный танец. Молодежь становится в круг и ведет танец, потом по очереди выходят на середину хлопец с дивчиной, опускаются коленками на переницу — по-нашему, подушку — и целуются. Конечно, хлопцам и девчатам такое очень нравится…

К столику, за которым сидит советский офицер, подходит все больше людей. Крестьяне толпятся, громко разговаривают по-своему. Кыршмарь не выдерживает и, оставив прилавок, тоже приобщается к компании. Он наклоняется к Лисюку.

— Что слышно на фронте? — переводит тот.

Все умолкают, ожидая ответа офицера.

— Даем фашистам прикурить! Бои уже идут на севере Румынии, в Венгрии и Югославии… А вы что, газет не читаете?

— Мы к газетам не привыкли. Да и грамотных у нас всего один человек.

— А правда, что вместе с вами против немцев дерутся и румыны наши? — спрашивал через переводчика сосед Андрея.

— Правда. Лучшие сыновья румынского народа воюют на стороне Советской Армии…

Добровольный переводчик живо пересказывает людям то, о чем говорит офицер. И не успевает он закончить, как сыплются новые вопросы.

— Вот человек, — чешет затылок Лисюк, поглядывая на кыршмаря, — спрашивает, навсегда вы сюда пришли или нет?

— Мы пришли, чтоб помочь вам освободиться от гитлеровцев.

— И тогда уйдете?

— А как вы думаете?

Кыршмарь, который задал этот вопрос, мнется:

— Я что… Это они, — и кивает головой куда-то в сторону, — говорят, что как рус куда стал сапогом, то не так скоро сдвинется с этого места.

— Нам чужого не надо! — обиделся Земляченко. — У нас своего вволю.

— Вы не сердитесь, господин… Мы потому спрашиваем, что здесь у нас, в селе, недавно были американцы…

— Американцы? — настороженно переспрашивает Андрей.

— Да те, что с неба упали на парасолях, когда ваши их самолет подстрелили.

— На парашютах?! — Андрей чуть не вскочил.

— Говорили, что ваши пришли, чтобы уничтожить порядок, установленный богом: хозяину — хозяйство, работнику — работу, нефть — «Астра Ромына» и «Ромыно-американа»…[10] С ними домнул Теохари был, он все это подтвердил. — Кыршмарь прижимает руку к груди в знак того, что говорит чистую правду.

— Какой Теохари?

— Сынок его милости, — Лисюк ткнул рукой в сторону нефтяных вышек. — Управляющий удрал куда-то с немцами. А сынок его исчез еще в начале войны. Мы уже думали, что он совсем пропал. Пан отец и молебен по нем справил, чтобы душе его было хорошо на небе. А он опять прилетел… Прямо с неба упал.

— Откуда прилетел? — перебивает Андрей Лисюка.

— Он вместе с американцами с неба прыгнул. Когда ваши бах-бах! — и подстрелили тот самолет…

Лисюк прислушивается к старому усатому румыну, который дергает его за рукав, и переводит Андрею:

— Этот человек говорит, если бы с самого детства не знали сынка управляющего, ни за что бы сейчас не признали. Таким же стал, как американцы. Мордастый, волосы спереди короткие, а сзади их совсем нет, под носом — тоненькие усы. Да и орет все по-ихнему: «Годдем», «Сам ва бич»! Это они так по-своему ругаются. С ними он как свой. И зовут его они «мистер Тео».

— Что же здесь надо было этому «мистеру Тео»?

— Да ничего. Взял он каруцу вот у кыршмаря и повез куда-то своих американцев. Пересказывал только, чтобы не верили русским, не слушали ваших, ничего ни панского, ни боярского не трогали. Ни земли, ни имущества. А если потянемся за чужим добром, то наши паны и бояре сделают так, что американцы разобьют все в щепки… Мол, если не им, то и никому, — добавил от себя Лисюк.

Земляченко слушал рассказ своих собеседников, а в голове вертелась назойливая мысль: да, он был прав, самолет не случайно попал сюда, он не заблудился, а шел своим, указанным кем-то маршрутом к цели, достичь которой ему не удалось. «Если не нам, то никому…» Будь здоров! — вспомнилось ему излюбленное выражение Грищука.

Едва сдерживая охватившее его волнение. Андрей спросил кыршмаря:

— А куда поехали американцы?

Тот в ответ развел руками:

— Они и каруцу мне не вернули. Дьяволы, а не люди!

Слушая перевод ответа и наблюдая за выражением хитрого лица кыршмаря с беспокойными огоньками в глазах, Андрей понял, что правды от этого румынского кулака он не добьется, и поднялся из-за стола.

— Благодарю за компанию, друзья… Сколько с меня? — обратился он к хозяину, показывая на стол рукой.

— Патру зеч лей[11].

Люди не давали гостю расплатиться, зашумели, замахали руками на кыршмаря. Но Андрей отсчитал сорок лей, положил их на стол и, коснувшись рукой козырька фуражки, быстро вышел…

На дороге за сельской околицей было пустынно. Только так же похаживал около шлагбаума в своих добротных сапогах с твердыми высокими голенищами разукрашенный королевский жандарм.

Как же добраться до асфальтированного шоссе, по которому проходит много машин? Земляченко пошел обочиной грунтовки, нетерпеливо выглядывая случайную каруцу.

Перед ним лежала пыльная дорога, такая обычная, будто она вилась не среди чужих степей, а по родной земле. Вверху, по ясно-голубому небу, плыли причудливые облака. То разбегаясь, то сбиваясь в кучу, облака время от времени меняли небесный пейзаж. Вот в бездонной вышине невидимый ветер начал сгонять их одно к другому, будто чабан непослушную отару. Новое, уже большое, облако густело, а воздушный поток гнал его вперед и вперед, к солнцу. На некоторое время туча заслоняла золотой диск, и все вокруг мрачнело…

Вот так и мысли Андрея, точно эти облака, бежали одна за другой, то собираясь вместе, то развеиваясь.

«Ну, допустим, что «боинг» попал сюда не случайно. Что из этого? Как это может отразиться на судьбе Зины? Разве это уменьшает ее вину?..

А если бы она не подала сигнал воздушной тревоги, американские бомбы могли попасть, возможно, вон туда… — Взгляд Андрея скользнул по горизонту, где на юге маячили нефтяные вышки. — Значит, благодаря Зине удалось спасти народное добро. Этого не могут не учесть».

Но стоило лейтенанту снова поставить перед собой вопрос: «Где доказательства, что «боинг» летел с диверсионной целью и имеет ли право вносовский наблюдатель ошибаться, определяя тип самолета?» — как стройная цепь умозаключений рассыпалась…

Измученный противоречивыми мыслями, Андрей наконец решил как можно быстрее увидеться со Смоляровым. И, не дожидаясь больше случайного транспорта, чуть ли не бегом кинулся к шоссе…