Таким образом, не особенно умно поступила Иоанна, она развила у мальчика не привязанность к отеческому дому, как она хотела, а, напротив, поселила в нем зародыш того беспокойного желания странствовать, которое потом заставило Леопольда путешествовать по всем странам. Нужен был только толчок или какое-нибудь событие в отечестве, чтобы желание его развилось с полной силой. Далее Иоанна считала, что ничто так не украшает благородного дворянина и ничто так не находит друзей как умение слагать стихи и песни. Это умение везде приятно, защищает человека от пороков и опасности. Снова вспомнила Иоанна свое прежнее веселое увлечение, которое она бросила после смерти мужа, и начала передавать его Леопольду. Старый кремцовский дом опять огласился пением и музыкой, как это было когда-то в счастливые времена Курта. Талант стихотворства лежал уже в самой туйницкой крови Леопольда, в пении он проявил также удивительные успехи. Также и из остального всего Леопольд узнал столько, что уже мог быть разбитным молодцом, если бы даже не выучился ничему после. Как все одаренные, но не очень воспитанные дети, Леопольд отлично учил только то, что соответствовало его живому уму и фантастическому воображению, а на остальное все он не обращал внимания.
Уже наступило лето, в которое Анна и Гертруда Эйкштедт должны были приехать в Кремцов на несколько месяцев. Гассо было теперь девятнадцать лет, и, по тогдашним обычаям, он уже мог жениться. Он был стройный юноша и хороший хозяин, уже два года он усердно помогал в делах матери и Юмницу. Если штатгартский лицей и не сделал его ученым латинистом, зато он имел все качества, необходимые для разумного управления Блюмбергом и Фюрстензее.
В самый день годовщины смерти Курта приехала канцлерша Эмма с Гертрудой и Анной в сопровождении секретаря своего мужа, так как Эйкштедт сам лично не мог приехать. С ними было необходимое число слуг и лошадей. С радостью их встретили в Кремцове и старые и молодые, потому что дети Веделя и Эйкштедта очень понравились друг другу и сошлись между собой, как родные. Известно, что сверстники лучше всего сходятся между собой, а потому Гассо, самый старший, и выбрал себе в подруги шестнадцатилетнюю красивую Гертруду, с прекрасными золотистыми волосами и черными глазами, а Леопольд находился с Анной. Младшая дочь Эйкштедта, в противоположность своей сестре, с большими голубыми глазами, светившимися умом и очарованием. Ее кожа была чрезвычайно бела, а щеки цвели, как розы, одним словом, всякий соглашался, что Анна со временем будет самая красивая девушка во всей стране. Кроме того, от природы она была серьезна и склонна к мечтательности. Чувства ее не возбуждались мгновенно, но также и не проходили скоро. Медленно она решалась на любовь и ненависть, и глубоко лежали скрытые в ней страсти. Но если она уже полюбила или возненавидела, то это чувство было у нее так сильно и непреодолимо, что из-за этого она теряла рассудок. Впрочем, она любила преодолевать в себе чувство антипатии, так как была благородная и умная девушка. Но, к сожалению, нужно было очень много времени, чтобы ее ум победил чувство. Когда она окончательно овладевала собою, уже проходила удобная минута для исправления ее поступков, совершенных в порыве чувств. Эта медлительность там, где другие могли быстро принять решение, часто являлась причиной ее страданий. Кроме того, она была очень горда и испытывала непреодолимое отвращение к грубости, составлявшей в то время чуть ли не главное качество померанских мужчин. Если она и была прекрасной девушкой, то еще вопрос, могла ли она быть счастливой. Все описанные качества у молодой девушки развивались медленно, под влиянием тех событий, которые мы вскоре опишем.
Канцлерша пробыла только восемь дней. Она должна была с супругом следовать за двором в Свинемюнде, где герцог Барним лечился морским купанием. Эмма, однако, обещала осенью возвратиться с супругом, чтобы окончательно переговорить обо всем необходимом для свадьбы Гассо и Гертруды.
Полгода — небольшой промежуток времени, но его вполне достаточно, чтобы случилось много дурного и пустяки приняли очень серьезный характер.
Не более месяца пробыли дочери Эйкштедта в Кремцове, как в один прекрасный день явился посыльный от герцога из Штеттина и привез письмо, которое, к удивлению Иоанны, было написано Маргаритой Борк. С ужасом прочла в нем Иоанна следующее:
«Любезная невестка! Смущенная, пишу я вам, как бедная женщина, которая не может рассчитывать ни на чью помощь. Вам известно, что мы с супругом не радостно проводили нашу брачную жизнь, и воспитание наших детей он поручил мне. Оба мы виноваты, или, если вам угодно, виновата больше я, но — что же делать! — случившегося не может изменить само небо, и только одна моя смерть примирит нас! Я приехала бы сама к вам, но я знаю, что вы меня терпеть не можете, — впрочем, это в порядке вещей, что сестра любит более брата. Поэтому я письменно высказываю вам мою просьбу, и наш герцог собственноручно подтверждает, что все написанное мною справедливо. Моя должность и многочисленные обязанности при дворе, к сожалению, совершенно мешают мне воспитывать детей так, как я хочу. Впрочем, я Ганса уже пристроила, он теперь служит при иностранном дворе, но Сидония стала для меня истинным мучением. Вследствие близости ко двору, она сильно заражена пустым блеском и проводит свою жизнь праздно. Ей всего только семнадцать лет, и она еще может исправиться, если будет вести правильную жизнь под надзором строгой и верной женской руки. Поэтому я посылаю к вам Сидонию с ее служанкой Ниной, и она через два дня будет у вас. Прошу вас, ради Бога, чтобы вы были ей верной матерью и обращались, как подобает сестре ее отца. Распоряжайтесь ею по вашему усмотрению — и Бог вас наградит за это!
Огорченная Маргарита фон Борк, старшая гофмейстерша его сиятельства герцога».
Внизу была приписка самого герцога:
«Милостивая госпожа, верная моя подданная! По убедительной просьбе гофмейстерши Борк, извещаем мы вас, что все ее жалобы совершенно справедливы. Будьте христианкой, и за это мы окажем вам особенную милость и нашу готовность всегда помочь вам!
Остаемся с особенным вниманием к вам, Барним. Pomeraniae Dux (Вождь Померании)».
Если бы Иоанна была поближе к штеттинским делам и хорошенько знала придворных, то в данном случае не приняла бы поспешного решения сама, а посоветовалась бы с Борком или Эйкштедтом. Теперь же она сочла достаточным этого письма, чтобы решить одной это дело.
Конечно, гофмейстерша ненавидела ее, но из письма Иоанна могла заключить, что и брат ее не вполне достойно вел себя в браке, поэтому в несчастии виноваты оба, и никто из них не может обвинять другого. Пустота и необразованность Сидонии, вероятно, требовали строжайшего просмотра, а что Маргарита обратилась именно к ней, бывшей далеко не в дружеских отношениях с невесткой, указало Иоанне всю истинную материнскую скорбь, которой у Борк вовсе нельзя было предположить. И Иоанна сочла христианской обязанностью и долгом по отношению к брату сделать все, чтобы спасти его испорченную дочь. Ходатайство и уверение в особенной милости герцога также немало польстили вдове Курта и убедили ее в большом влиянии Маргариты на герцога. Кроме всего этого, Сидония уже была в дороге, и если бы Иоанна не захотела исполнить просьбу Маргариты, то ей пришлось бы дочь своего брата оттолкнуть уже от самого порога кремцовского замка.
В начале июля явилась Сидония фон Борк в сопровождении своей служанки Нины, герцогского шталмейстера и одного слуги, приведшего с собой навьюченную лошадь. Племянница Борк приехала на прекрасной кобыле, упряжь и седло которой были из фиолетового бархата. Костюм этой девушки состоял из синего суконного пальто и серой шляпки, надетой на черный платок. Так как они ехали не по штатгартской дороге, а по западной, через Колбетц, то и прибыли в Кремцов поздно вечером и в темноте нельзя было рассмотреть красоту Сидонии. Первое же впечатление ее фигура производила очень неблагоприятное. Впрочем, конюший Попрак еще вечером рассказал везде, что «она приехала на прекраснейшей лошади из всех, евших когда-либо кремцовский овес, и самая лучшая в окрестностях лошадь господина Гассо кажется перед ней козой».
