Когда на следующем свидании Адмирал, оскорбленный уловками короля, потребовал — лишите меня всех прав и привилегий и дайте спокойно умереть голодной смертью, — Фердинанд пообещал утвердить все его титулы и вознаградить по заслугам.
А затем король нашел выход из положения. Выход, который, несомненно, привел бы в восторг горячего поклонника арагонского лукавца Никколо Макиавелли.
«Король, — отмечал Лас Касас, — сказал Адмиралу: ему ведомо, что Индии обрел Адмирал и что Адмирал достоин тех пожалований, которые были ему даны, но дело это нужно обсудить, и хорошо было бы, если бы Адмирал указал, кому именно надо поручить это дело. Адмирал ответил: да будет так, как указало Ваше Высочество, и добавил: кто же сделает это лучше севильского архиепископа [Диего де Десы — в 1505 году он получил второй по значению диоцез Испании — севильскую метрополию], ибо не он ли да камергер Кабрера в свое время были причиной того, что его высочество получило Индии?.. Король на это отозвался так: пусть Адмирал все доложит архиепископу» (77, II, 85).
Спустя некоторое время «беспристрастный» арбитр вынес такое решение: «Пусть законоведы выскажутся обо всем, что касается имущества и доходов Адмирала, но не о делах управления» (77, И, 85).
Спору нет, приговоры еретикам он составлял гораздо яснее. Но, как ни туманен смысл этой сентенции, из нее явствовало, что дело снова откладывается в долгий ящик. И Адмиралу при этом давалось понять, что вопрос о восстановлении его в должности правителя Индий или о передаче этого поста Диего Колону пересмотру не подлежит.
Но Десе надо отдать справедливость: он во многом, видимо, содействовал возмещению кое-каких денежных претензий Адмирала, и в январе 1506 года аделантадо Бартоломе Колумб получил 261655 мараведи — жалованье за годы четвертого плавания. Фернандо Колону выплатили за участие в экспедиции 127 тысяч мараведи. Велено было погасить задолженность Адмирала за последние годы, а его первенцу Диего король положил твердый оклад 50 тысяч мараведи в год.
Таким образом, в последний год своей жизни Адмирал не бедствовал, и заблуждаются те его биографы, которые утверждают, что умер он в нищете.
И тем не менее в Сеговии Адмирал потерпел поражение. Король обошелся с ним как с назойливым попрошайкой: он кинул Адмиралу подачку и этим оскорбил его куда больше, чем прямым отказом. Король обидел Адмирала новым своим проектом. Фердинанд осенью 1505 года предложил право на управление Индиями обменять на вполне реальный титул правителя городка Каррион-де-лос-Кондес в Леоне. В глазах Адмирала это было совершенно чудовищное предложение. И не только потому, что Каррион приносил тощие доходы. Адмирал твердил о десятине, восьмине, трети, о доходах с золотых рудников, но не эти корыстные желания распаляли его душу. Он требовал, чтобы воздали ему по заслугам, он считал, что святая троица, двенадцать апостолов и дева Мария уготовали ему пост бессменного владыки Индий. А ему подсовывали какой-то жалкий заштатный городок. Индиями правил королевский сатрап Овандо, а он, ХРИСТОНОСЕЦ КОЛУМБ, должен был обивать пороги королевских приемных и королевских канцелярий.
Бесспорно, ему было бы гораздо легче, если бы вторая сеговийская аудиенция окончилась полным разрывом с королем. Смерть в нищете, смерть под забором уравняла бы его в глазах земных государей и святых небожителей с сыном господним, взошедшим на Голгофу. Но его лишали и этой отрады.
Теперь надо было дожидаться решения комиссии законоведов, и незримые цепи приковали его к королевскому двору.
Настала зима. Король переехал в Саламанку, «Кастильские Афины», с которыми у Адмирала были связаны не слишком приятные воспоминания. Адмирал последовал за королем и нашел в Саламанке пристанище.
«Прибыв ко двору в Саламанку, Его милость слег, страдая подагрой», — вспоминал тридцать лет спустя Диего Мендес.
Слег, чтобы больше не встать. Невыносима была для Адмирала мокрая андалузская зима, но во сто крат тяжелее переносил он морозы и холодные ветры кастильского нагорья. Дела его теперь вели Бартоломе Колумб и Диего Мендес, дел было много, приходилось метаться по всевозможным присутствиям и выправлять ордера на денежные дары его высочества. А законоведы, которым Деса перекинул петиции Адмирала, отлично знали: дни настойчивого просителя сочтены, и не торопились. Их решения Адмирал так и не дождался.
Но на краю могилы, вконец истерзанный болезнью, Адмирал по-прежнему боролся за свои права, свою честь и свои доходы Он все еще считал себя истинным владыкой Индий и давал советы королю, как лучше править заморскими землями. Из Санто-Доминго к нему поступали сведения о действиях Овандо, и он писал королю, что с тех пор, как его изгнали с Эспаньолы, там истребили шесть седьмых мирных индейцев. Их, указывал он, резали ножами, забивали палками, обрекали на голодную смерть, Но, негодуя и возмущаясь, Адмирал подчеркивал, что все эти зверства НЕВЫГОДНЫ короне, что индейцев надо беречь прежде всего потому, что без них некому будет добывать золото и обрабатывать земли колонистов. И он в этом же мемориале оправдывал свои былые грехи. Да, писал он, я отправлял рабов на продажу в Кастилию, но так поступал, надеясь, что их там наставят в святой вере и что, просветленные душой, они затем вернутся на родину…
Король, однако, меньше всего думал об Адмирале и о несчастных индейцах. Он вступал в брак. В апреле 1506 года пятидесятидвухлетний жених должен был повести к венцу семнадцатилетнюю невесту, девицу Жермену де Фуа. Была она внучатой племянницей Фердинанда и племянницей обыкновенной короля Франции Людовика XII. Католический Король задумал очередную дипломатическую комбинацию — вчерашнего врага Людовика XII нужно было использовать в борьбе с Филиппом Бургундским и императором Максимилианом. Сочетаясь браком с девицей Жерменой, Фердинанд совершал клятвопреступление: полгода назад он обещал умирающей Изабелле на всю жизнь остаться вдовцом. Но король столько раз отказывался от своих обещаний, что новое нарушение ничуть не умаляло его репутации. К тому же покойная королева всегда считала, что государственные интересы превыше всего, и ради этих интересов легко поступалась клятвенными зароками.
В том же апреле ожидали прибытия в Кастилию Хуаны Безумной и ее супруга Филиппа Бургундского. Предстояла битва за кастильскую корону, где же тут было помнить о смертельно больном Адмирале.
Свадебные торжества король решил устроить в Вальядолиде. Туда он и отправился, туда же перевезли и Адмирала. Вальядолид в царствование отца Изабеллы, короля Хуана II, был столицей Кастилии, и следы былого величия этот город сохранил на долгие годы. Но его старые кварталы являли собой весьма неблаголепный вид. Это был лабиринт тесных и темных улочек и тупиков, лабиринт невероятно грязный, а в ночную пору опасный — в вальядолидских трущобах кастильские законы не соблюдались.
В этой части города, неподалеку от церкви Санта-Мария-де-Антигуа, с давних пор существовала улица Калье-де-Магдалена. Была она чуть пошире соседних переулков, так что на ней свободно могли разминуться два всадника, и поэтому назвали ее Калье-де-анча-Магдалена — улицей Широкой Магдалины. В одном из ее домов отдал якорь Адмирал Моря-Океана.
Это был очень странный дом, не то в полтора, не то в два этажа, с окнами, прорубленными где на обычный манер, а где и на разной высоте. Жилые покои располагались на втором или, точнее, на полуторном этаже, верхний же, получердачный занимали адмиральские слуги, которым приходилось одолевать крутые лестницы с изрядно прогнившими ступеньками.
В парадных покоях полуторного этажа умирал Адмирал. Он угасал очень медленно, ни на минуту не теряя сознания. Писать он уже не мог, с большим трудом ставил он на письмах свою подпись.
Последнее письмо он скрепил этой подписью в конце апреля 1506 года. Это было послание королевской чете. Новой чете — Хуане Безумной и Филиппу Бургундскому, 26 апреля они высадились в галисийском порту Корунье. В Кастилии теперь была одна королева и два короля, и, изверившись в старом монархе, Адмирал направил к Хуане и Филиппу своего брата Бартоломе с таким письмом: «Светлейшие и всемогущие государи, король и королева, наши владыки. Да поверят ваши высочества, что никогда я еще так не желал исцелиться от моего недуга, как сейчас, когда узнал, что ваши высочества прибыли в Кастилию морем… нижайшим образом прошу ваших высочеств считать меня своим верным вассалом, и я убежден, что, если бы не мучила меня моя безжалостная болезнь, я сослужил бы вам службу, равной которой никогда еще не было. Нынешние отвратные времена и другие горести, в которые я ввергнут разуму вопреки, довели меня до последней крайности. По этой причине не могу я явиться к вашим высочествам, и лишен этой возможности и мой сын. Однако нижайше прошу вас оценить мои намерения и побуждения и надеюсь, что будут мне возвращены мое состояние и моя честь, как то записано в моих документах. Да хранит святая троица высокую и царственную державу ваших высочеств, и да приумножит она силы ее» (30, 127).
