Дверь, распахнувшаяся позади неё, издала резкий стук.

— Девон. Кажется, один из геологических периодов палеозойской эры… — Что за мысли? Ольга стряхнула с себя последние воспоминания об этом и обернулась.

И вот её тусклые печальные глаза уже вновь пленят своим задором и озорным блеском. И всё её бледненькое личико лучезарно сияет искристой заразительной улыбкой, словно и не было печали на нём никогда. Словно вся жизнь её была одним радужным сном, без горестей и боли. Словно она — самая счастливая девушка на свете. Лишь в глубине смеющихся серо-голубых глаз по-прежнему тускло маячит грусть, которую способны рассмотреть только избранные.

На палубе появился заспанный и разбитый Сергей в ярко-красных широких плавках и помятой жёлтой рубашке с коротким рукавом. Это ему она так приветливо улыбалась. А он не обращал внимания на её улыбку. Ему было не до неё. Ему было плохо.

— Серёжа, — голос зазвенел переливчатой мелодией, словно журчание весеннего ручейка.

Сергей не сразу откликнулся. Пошатнувшись, он слегка облокотился на сырую крышу кабины, доходившую до его плеча.

— Серёж-ка, — повторила она.

Опять тот же мелодичный напев, такой необычный в туманной тишине. Чарующий голосок.

Теперь он соизволил повернуть в её сторону своё опухшее лицо. Выглядел он неважно. Отёки под глазами, синева на щеках. Причём, левая щека несла бурый оттиск чего-то твёрдого, по всей видимости того, на чём Сергей проспал всю ночь. Браслет от часов это был или зажигалка — сейчас уже сложно было установить. Да и не нужно.

— Уууу? — промычал парень, тупо глядя на неё и медленно почёсывая плохо выбритую шею.

Он ещё не до конца отошёл ото сна, да и чувствовал себя, очевидно, гораздо хуже Ольги.

Она выпрямилась, умело скрывая при нём своё нелёгкое состояние, и, беззаботно улыбаясь, порхнула к нему, буравя озорными глазами. Лёгкое соприкосновение тел. Касание губ. Поцелуй.

Сергей натянуто заулыбался. Ольга лукаво усмехнулась. На её губах остался неприятный, горьковато-кислый, терпкий привкус. Ну да, конечно. Ночью Сергея тошнило. С трудом подавив отвращение, нарастающее в её душе, Оля даже виду ему не подала, титаническим усилием воли борясь с соблазном поскорее вытереть со своих губ эту мерзкую слизь. Она продолжала радужно улыбаться и сверкать лучиками своих счастливых глаз.

— Как спалось, милый? — пропела она, взъерошивая короткий «ёжик» на его голове.

— Н-н-нормально… — с великим трудом выдавил из себя приятель, и кашлянул в свой большой, крепкий кулак.

— Голова болит?

Он кивнул. Оля понимающе убрала свою руку и тихонько чмокнула его в щёку, несущую отпечаток таинственного предмета. Медленно отстранившись от неё, Сергей, придерживаясь рукой за крышу, медленно развернулся и побрёл по палубе, вдоль борта, шатаясь (хотя на море не было и малейшего намёка на качку), кряхтя и постоянно покашливая.

— Ты куда? — вдогонку ему спросила Ольга.

Глаза её вновь налились грустью и опустошением. Сергей, не поворачиваясь, махнул ей рукой. Этот жест мог означать только одно: «Оставь меня в покое».

Сделав ещё несколько неуверенных шагов по палубе, он вдруг резко метнулся к бортику и повис на поручне, согнувшись на нём вопросительным знаком. Его тело выгнулось в непроизвольной судороге, голова опустилась низко за бортик, после чего в туманной тишине раздались булькающие звуки, сопровождавшие извержение его желудка, и плеск отвергаемой организмом дряни, выливающейся в море тугим мутным рукавом. Ольга тут же отвернулась и возвратилась на то место, на котором сидела в одиночестве до появления Сергея. Как же ей это всё осточертело!

Так ты к этому стремилась? Значит, вот что тебе было нужно…

Печальный голос из прошлого. Зрачки Ольги расширились. Она непроизвольно дёрнула плечом и плотно сжала пальцами свои виски. Головная боль снова вернулась к ней. Что же это за воспоминания? Как ей от них избавиться?!

А яхта уже начала пробуждаться. Послышалась возня на корме и приглушённое бормотание в кабине. Видимо, разбуженные топотом и кашлем Сергея, практически одновременно стали просыпаться остальные пассажиры «Гортензии». Ворчание, стоны, звон бутылок. Знакомая многим мелодия похмельного утра.

На корме, где высилась груда пустых коробок, многие из которых были покрыты жирно-масляными пятнами, зашевелилось нечто, покрытое сверху чистым, слегка влажным брезентом. Спасательный круг, лежащий сверху, очевидно наброшенный вчера каким-то шутником, сполз вниз, и перевернувшись упал на дно яхты. Уверенным рывком чьей-то руки, скрытой этим грубым покрывалом, брезент был отброшен в сторону — прямо на свалившийся с него круг. Под брезентом оказался широкий спальный мешок защитного цвета. Судя по его толщине, он был достаточно тёплым для того, чтобы провести в нём ощутимо прохладную ночь на открытом воздухе.

А из мешка уже бодро выбирался очередной пассажир яхты. Его звали Иваном, хотя друзья прочно закрепили за ним прозвище Бекас, очевидно произошедшее от его фамилии — Бекашин. Бекас был высоким сутулым парнем, двадцати трёх лет отроду, с далеко не идеальной мускулатурой. Лицо у него было приятным и постоянно весёлым. Блаженная улыбка редко сползала с его плотных губ, без устали сорящих нескончаемыми шутками и анекдотами. Карие глаза всегда лучились тёплым шутливым светом. Он был чертовски смазливым и обаятельным. Дамским любимцем.

Одетый в узкие синие плавки с вышитым жёлтым штурвалом и «дырявую» красную майку с номером «78». На его тощей шее болтался металлический жетон, как у бойца спецназа, который он ещё три года назад прикупил в «Военторге». От настоящей же службы в армии Бекас успешно «закосил», своевременно сославшись на плоскостопие. Сейчас он неторопливо выкарабкивался наружу — в туманную, почти морозную сырость, путаясь ногами в своём тёплом ночном «гнёздышке», словно не желающем отпускать его раньше времени.

— Вот, чёрт! Ну и холодрыга! — бормотал Ваня дрожащим, но весёлым голосом. — Это чё вообще? Туман, что ли?

И, окончательно выбравшись из мешка, он окинул своими красными заспанными глазами окутанную туманом палубу. Взгляд его остановился на присевшей возле поручня Ольге. Та улыбнулась ему, слегка откинув волосы назад, и расплывчато ответила:

— Туман.

Её глаза кокетливо прищурились. Он криво улыбнулся и кивнул:

— Уже понял.

И стал шарить босыми ногами по холодной палубе, нащупывая среди всей этой свалки свои любимые сланцы. Он выглядел очень забавно и Оля, разглядывая его, тихо посмеивалась. Бекас был единственным человеком, который по жизни всех развлекал. Он слыл прирождённым комедиантом. Даже будучи абсолютно серьёзным, он вызывал всеобщее веселье своим глупым клоунским видом.

— Как спалось, Бекасик? — прозвенел голосок Ольги, слегка склонившей голову набок.

При этом её волосы устало скатились с этого наклона подобно золотистой волне.

— Сссупер! — протянул тот, отыскав один шлёпанец под спасательным кругом. — Отлично! Только вот…

Он поморщился и скорчил мученическую гримасу.

— Голова болит? — Оля завершила ответ за него и снова весело рассмеялась, поблёскивая искорками глаз.

— Не сказать, чтобы болит, — прыгая на одной, обутой, ноге и поджав вторую, ответствовал приятель. — Тяжёлая. Как гиря. Ах, вот ты где, сволочь!

Последние слова были адресованы второму шлёпанцу, хитро спрятавшемуся под свалившимся с мешка брезентом. А спальный мешок уже опять шевелился и вытягивался по всей длине. В нём находился ещё кто-то.

— Что? Холодно? — обратился к мешку Бекас.

И мешок ответил ему продолжительным зевком. Ольга отвернулась к воде и, подхватив эту «зевательную заразу», также зевнула, прикрыв ладошкой рот.

— Вылазь. Хорош балдеть, — скомандовал важно расхаживающий по палубе Иван.

Теперь он пытался отыскать свои джинсовые штаны и такую же джинсовую куртку.

— Сколько вре-емени? — снова зевнул спальный мешок сонным женским голоском.