Слушая проводника, Ольга наблюдала, как бурлящая вокруг неё материя постепенно застывает, заменяя свои аквамариновые тона, всё более тёмной палитрой, усиливая давящую угрюмость серых оттенков.

— Мне всё больше кажется, что я здесь не желанная гостья, — предположила девушка.

— Это естественная реакция. Любое внешнее воздействие сперва вызывает подозрение. Не говоря уже о том, что мне не раз приходилось испытывать агрессивные вторжения извне. И это не могло не повлиять на формирование психических рефлексов, срабатывающих независимо от моей воли. Выбрось сомненья из головы, и не придавай значения этим пустякам. Душа безобидна. Здесь тебе ничто не угрожает.

Стены вокруг застывали в виде шершавой лепнины, словно кипучая масса вдруг затвердела до состояния камня. Коридор вращался, меняя местами пол и потолок, но гравитация при этом оставалась прежней. Ольга только сейчас обратила внимание на то, что больше не летит в пространстве, а идёт по тропе, подчиняясь силе притяжения.

Лепные наросты, покрывавшие стены, имели отнюдь не произвольное строение. В хаотичном переплетении окаменевшего ворса можно было разглядеть многочисленные нагие человеческие фигуры. На первый взгляд, они были вмурованы в стену, но при более подробном рассмотрении, выяснялось, что сама стена сплошь состояла из них. Фигур было так много, что они создавали собой кладку, подобно кирпичам. Спрессованные, перепутанные, искорёженные. Некоторые были изломаны под самыми противоестественными углами, повинуясь извращённому замыслу неведомого архитектора.

— Это не то, что ты подумала, — поспешил оправдаться Евгений. При этом его голос звучал далеко, и приходилось прислушиваться, чтобы его услышать. — То, что ты видишь, не имеет с садизмом ничего общего. Это не камера пыток, и не пещера ужасов.

— Тогда, что это?

— Недоброжелатели, злопыхатели, завистники, грубияны, обманщики, предатели, злодеи. Все те, кто проникали в душу, чтобы в неё плюнуть. Те, кто норовили оскорбить, растоптать, унизить. Те, кто оставили в душе неизгладимые шрамы. Те, кто причиняли мне боль…

— Они…

— Они не люди. В прямом смысле этого слова. Это даже не скульптуры. То, что ты видишь — неизгладимые следы, оставленные ими, в память о них. Их слепки. Как знаки, как напоминания.

— Как же их много.

— А ты как думала? В своей жизни, мы встречаем плохих людей примерно столько же, сколько и хороших. Но всё равно нам кажется, что плохих встречалось на порядок больше. Это потому, что запоминаются они нам гораздо ярче и долговременнее.

Ольга крутила головой по сторонам, поражаясь многообразию фигур. Некоторые из них, как оказалось, имели облик скорее демонический, нежели человеческий. Ребристые, драконьи хребты, акульи челюсти, изломанные перепончатые крылья, и длинные острые шипы, выступающие из мускулистых тел. Без пояснений Евгения она поняла, что порождало такие образы. Неким подсознательным восприятием, особо лютые недоброжелатели представлялись в виде страшных химер, изуродованных ненавистью.

Не смотря на кажущуюся хаотичность и беспорядочность расположения тел, в нём явно прослеживалась некая закономерность. Все головы были повёрнуты в одну сторону. Застрявшие и перепутавшиеся тела определённо выгибались таким образом, что, казалось, они тянутся к какой-то единой точке, влекущей их с неистовой силой. Сотни кривых узловатых рук, со скрюченными пальцами, протягивались к этому всеобщему центру, образуя на стене толстую щетину, словно иглы у дикобраза. Вытягиваясь, некоторые туловища даже разрывались — настолько сильным было их устремление. И, судя по ненависти, исказившей их лица, намеренья у них предполагались явно недобрыми. Но что-то вовремя остановило их здесь, на подступах. Заставило закоченеть, превратившись в немые памятники чужой злобы.

Наконец, причина стала понятной. Холод. Дальнейшее продвижение всё больше напоминало путь внутри огромного рефрижератора. В воздухе кружились лёгкие снежинки. На застывших телах недоброжелателей появился белый налёт, а среди их искривлённых конечностей струилась резвая позёмка. Так вот в чём дело. Всё, что попадает сюда — попросту замерзает. Не по-настоящему, разумеется, а метафорически. Любое воздействие сталкивается с ледяным пренебрежением. И это не природное свойство, а приобретённое. Вынужденная мера. Иначе, он не смог бы выжить в этом мире. Постоянно получая глубокие душевные раны, этому человеку пришлось сделать нелёгкий выбор, и заморозить собственную душу. Чтобы защитить израненное сердце, чтобы облегчить свои страдания. Лёд превратил его в нелюдимого робота, в Кая из «Снежной королевы», зато он перестал бояться людей. Перестал реагировать на их несправедливость, жестокость, грубость. Именно это спасло его от нападения Хо. И спасает до сих пор. Покрытый инеем панцирь, сковавший душу. Непробиваемая скорлупа, оберегающая ранимую сердцевину. Броня, превратившаяся в саркофаг…

Под ногой хрустнула ледяная корка. Тёмные фигуры недоброжелателей завершились, уступив место блестящему льду с растопырившимся в разные стороны частоколом остроконечных сосулек. Замёрзшая пещера имела определённое сходство с холодным адом, созданным Хо, но, в отличие от последнего, здесь полностью отсутствовало давящие чувства страха, тоски и уныния. Даже оставшиеся позади жутковатые монстры, замурованные в стенах, не вызывали никаких отрицательных чувств. Как если бы они были наивными пластмассовыми страшилками из «комнаты страха» в пресловутом Луна-парке.

Также, не смотря на свирепый мороз, способный моментально заморозить всё и вся, Ольга абсолютно не чувствовала холода. По её ощущениям, температура в туннеле была близка к комнатной. Сверкающий лёд красиво переливался в загадочном голубоватом свечении, а стеклянные сосульки просматривались насквозь, словно испорченные линзы. Снежинки приятно щекотали лицо. Всё это вызывало интерес, любопытство, но не страх. Лишь один раз сердце ёкнуло, когда девушка разглядела за толщей наледи тёмно-бордовые рытвины глубоких шрамов.

— Не волнуйся. Они уже не болят, — произнёс далёкий голос Евгения. — Увы, но здесь, в самом центре души, раны никогда не заживают, в отличие от тех, что ты видела во внешнем контуре. С ними приходится жить до конца своих дней. Поэтому, люди могут перенести лишь несколько глубоких душевных травм. За всю жизнь — не более десяти. А потом, либо инфаркт, либо сумасшедший дом. Душа не восстанавливается, если повреждена её основа. Духовная структура не способна регенерировать, как материальная. Нарушается естественная цикличность, что приводит к тяжёлым, очень тяжёлым последствиям.

— Неужели и вправду, дух нельзя вылечить?

— Да. Как ни печально это признавать. Мы можем лишь пытаться не допускать этого. Здесь раны не кровоточат и не гноятся. Но болят гораздо сквернее, и дольше. Со временем, они покрываются тонкой плёночкой, и боль утихает. Мы забываем о них, и продолжаем жить. Но стоит лишь коснуться больной темы, окунуться в неприятное воспоминание, пережить подобный момент, или даже увидеть соответствующее сновидение, как эта тонюсенькая плёнка рвётся, вновь выпуская на свободу проклятую изматывающую боль. Регулярные возобновления этой боли вырабатывают у нас привычку. Да-да, мы привыкаем к ней, и не обращаем на неё внимания, воспринимая как недоевшую оскомину. Но привычка не умаляет вреда, приносимого этой застарелой травмой. Вот в чём несчастье.

— Да уж. Весёлого мало.

— Тем не менее, бывают люди, которые за всю свою жизнь не получают ни единой духовной раны. Представляешь? Вот ведь, счастливцы.

— А это что такое?

С каждым шагом лёд вокруг становился всё чище, пока, наконец, не приобрёл поистине кристальную чистоту. На его безупречном фоне можно было легко разглядеть явно чужеродные полосы неизвестного происхождения. Чернота тянулась от фигур недоброжелателей, и выглядела как какое-то бездарное граффити. Тонкие змеящиеся линии, словно щупальца, ползли вдоль туннеля, обрываясь на общем невидимом рубеже.

— Хо наследило. Пыталось прорваться в святая-святых, но сумело протянуть лишь эти жалкие фиброконтакты. Здесь же и было остановлено.