Ноша оказалась непосильной. Кровь невинной жертвы обагряет руки не только убийцы, но и защитника, взявшего на себя обязательство защитить её. Пусть сторонники волчьих законов в один голос твердят догмы о естественном отборе, и секут безупречно острыми лезвиями фраз «каждый должен уметь постоять за себя», «кто не приспособлен — тот обречён», «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Всё это на их совести, так как никто не имеет права осуждать тонущего, если сам никогда не тонул. Человеческое общество построено на принципе единства, а не уединения. И оно тем крепче, чем самоотверженнее мы помогаем слабым становиться сильнее, а неприспособленным — приспособиться к жизни, и найти свою нишу в нашем чудесном мире. Не ради награды, похвалы, или отпущения грехов. Но ради чести, совести и права называться человеком!

Будь ты проклято, Хо…

Оно молча тащило Сергея за собой. Сначала их путь пролегал по полутёмным помещениям корабля, затем они спустились по длинной крутой лестнице со скрипучими ступенями, после чего вдруг оказались в каком-то сыром и мрачном подвале, в котором пахло гнилью и канализацией. Вырываться было бесполезно. Рука Хо сковывала его запястье крепче самого надёжного наручника. Если он падал, то оно продолжало тащить его волоком, не сбавляя скорости движения. Бессмысленно было умолять его, просить пощады, пытаться вызвать жалость. Оно было глухо к любым мольбам.

Они двигались под колышущимися сводами паутинного полога, из которого повсеместно выступали ржавые вентили и фланцы, покрытые слизистым конденсатом, а так же фрагменты водопроводных труб, обмотанных драной стекловатой. На полу валялись дохлые крысы и тараканы, вперемешку со строительным хламом и нечистотами. Каким образом корабль превратился в подобие пресловутой теплотрассы, Сергей понятия не имел. Он думал о другом. О том, что его ожидает. Убежать от Хо было невозможно. Да и некуда. Поэтому оставалось лишь смириться со своей участью, и ждать страшной развязки.

Наконец, их путь завершился. Хо втолкнуло его в пустую комнату, площадью примерно пять на пять метров, с покрытыми плесенью стенами из кирпича, зарешеченной лампочкой под потолком, и единственной проржавевшей дверью. На одной из стен виднелась грязная табличка, где с трудом просматривалась надпись «НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЬЁТ!» и рисунок с недвусмысленным черепом. Дверь захлопнулась за спиной у Сергея. Последовал скрежет запираемого замка. Затем воцарилась тишина, нарушаемая лишь умиротворяющим гудением трансформатора, расположенного где-то за стеной.

Потирая руку, Сергей сделал пару шагов вперёд, и мимолётно окинул взглядом свой невзрачный карцер. Оказавшись в замкнутом, изолированном помещении, расположенном в глубине неведомых подземных казематов, он чувствовал себя заживо погребённым. Сергей никогда ранее не жаловался на клаустрофобию, и сейчас впервые почувствовал, каково это — ощущать замкнутость ограниченного пространства. Когда стены и потолок словно сжимаются вокруг тебя, давят, душат.

— Чего ты добиваешься?! — простонал он.

— Признания, — голос раздавался непонятно откуда, но явно не из-за двери.

Складывалось впечатление, что невидимый собеседник находится с ним в одном помещении, но как ему удавалось скрываться от его глаз, Сергей не понимал.

— Какого ещё признания?

— Искреннего.

— Я что, на каком-то допросе?! Выпусти меня, тогда и поговорим.

— Ты злоупотребляешь моим терпением.

Пространство моментально преобразилось. По обесцветившемуся потолку и стенам потекли фиолетовые крапины, а шипящий ракушечный шум усилился до нестерпимой тональности, от чего Сергей, заткнув уши ладонями, упал на колени, и пригнул голову к самому полу.

— Хватит!!!

— Как скажешь…

Тут же всё прекратилось, встав на свои места. Стены обрели привычный облик, а потолок прекратил источать странный плывущий муар. Сергей не сразу решился оторвать руки от ушей. Поднеся их к лицу, он увидел на ладонях кровь.

— В чём я должен признаться?

— Расскажи о своих ощущениях. О том, что ты чувствовал, когда убил Зелота.

— Он напал на меня. Я защищался. У меня не было другого выбора…

— Прекрати оправдываться. Я не обвиняю тебя в убийстве моего пса. И твои раскаянья мне не нужны. На Зелота мне наплевать. Видишь ли, я не испытываю привязанности к примитивным существам, и не завожу домашних любимцев. Если бы я пожелало убить эту гиенособаку, я бы сделало это без каких-либо эмоций и зазрения совести. Мне сложно понять, как вы умудряетесь получать такую солидную дозу впечатлений, попросту убивая? Всплеск этих чувств фиксируется, даже когда вы давите таракана, или бьёте муху мухобойкой. Положительные эмоции у вас при этом так туго сплетаются с отрицательными, что становятся единым целым — чем-то непонятным, но, несомненно, возбуждающим. Что ты почувствовал, Сергей? Что ты ощутил, убивая?

— Ничего хорошего. Гнусная тварь пыталась вцепиться мне в глотку, и я её порешил. Туда ей и дорога, твоей мерзкой псине. Какие тут могут быть ощущения? Разве что чувство облегчения, что победил я, а не он.

— И всё?

— Да, пожалуй. Всё произошло так быстро, что я даже обдумать это добром не успел. Сначала работали рефлексы, и лишь потом — сознание.

— Что ж, судя по всему, душою ты не кривишь. Я не случайно спросило про Зелота, полагая, что тебе будет проще ответить на мой вопрос, так как все эти ощущения ещё свежи в твоей памяти.

— Увы. Мне нечем удовлетворить твоё маниакальное любопытство…

— Ошибаешься. Это была лишь преамбула. На самом деле, меня интересуют отголоски твоего прошлого. Не всплывает ли что-то из глубин памяти? Нет ли каких-то ассоциаций?

— Нет.

— А может всё-таки есть, но ты боишься признать?

— Послушай, я действительно не понимаю, что ты пытаешься от меня добиться. Наверное, ты принимаешь меня за кого-то другого…

— Тебе тогда было восемь лет. Июль выдался тёплым и солнечным, почти без дождей. Самый разгар каникул, весёлая пора. Время, когда можно играть с утра до вечера со своими друзьями во дворе, не думая о школе и домашнем задании. Беззаботное, наивное детство. Обычно, люди вспоминают эти годы с приятной ностальгией. Но не ты. Ведь для тебя они навсегда связаны с неприятным воспоминанием, от которого ты не можешь избавиться, как не стараешься. Оно преследует тебя, словно проклятье. И ты никак не можешь простить себе этот проступок. Этот, казалось бы, пустяк, до сих пор лишает твою душу покоя. Точно так же и любой врач тебе скажет, что если защемить нерв, то будет болеть всю жизнь. Расскажи мне об этом, Сергей, что ты сделал тогда? Какое событие оставило в твоей душе шрам настолько глубокий, что он не зажил и по сей день?

— Я не хочу об этом говорить…

— Знаю. Но тебе придётся.

— Я не буду об этом говорить!!!

— Будешь.

И вновь шум в ушах Сергея начал нарастать. Он уже знал, что за этим следовало, и поэтому поспешил пойти на уступки.

— Ладно, ладно! Хватит! Я всё понял! — на всякий случай заткнув уши, и зажмурив глаза, закричал он.

— Молодец.

Шум мгновенно стих.

— Я внимательно слушаю тебя.

Тяжело вздохнув, Сергей подошёл к стене, и, прислонившись к ней лбом, начал рассказывать:

— Мы всего лишь играли. Нам было весело. Носились по улице без узды. Совсем ещё сопляки. Глупые шкеты. Думали, что всё сломанное можно починить, и что любую ошибку можно исправить. Тогда я и представить себе не мог, что в жизни всё устроено намного сложнее, чем в мультиках, или детских фильмах. Всё произошло так быстро. Непредсказуемо. До сих пор не могу понять, почему со мной это произошло? Почему я так поступил? Спрашиваю сам себя, и не могу найти ответа.

— Продолжай. Что же произошло?

— Мы с друзьями как раз играли на площадке. Уже не помню во что. Помню лишь, что в то время, неподалёку, сломали старый дом, и возле нашей площадки была насыпана гора битого кирпича. На нас ещё постоянно ругались взрослые, за то, что мы придумали себе такое развлечение — ставили на эту гору пустые бутылки и консервные банки, а потом швырялись в них мелкими кусками кирпичей. Соревновались, кто метче. Бутылки разбивались, банки грохотали — нам это очень нравилось, и мы постоянно так баловались, когда взрослые не видели. До той поры, пока эту кирпичную груду не увезли на большом грузовике. Швыряние камнями нас очень забавляло, сейчас уже не помню, почему. Если кто-то запускал в лужу кораблик, то остальным непременно хотелось его потопить точным попаданием камня. Если мы где-то находили выброшенное стекло, то тут же разносили его вдребезги. В общем, эти метания камней пользовались у нас широкой популярностью. Ну и вот, значит, играли мы, как ни в чём не бывало, и тут, я гляжу — шевелится кто-то в траве, у края площадки. Побежал посмотреть. Ребята — следом за мной. Подбегаем, глядим — а там котёнок. Ловит кого-то, то ли бабочку, то ли кузнечика — непонятно. Рыжий такой котёнок, маленький совсем. Я захотел его поймать, но он оказался очень шустрым. Вырвался из рук, и дёру. Когда он зашёл к нам во двор — я не знаю, но раньше я его точно не видел.