— Смотря в какой, — ответил Фабрицкий. — Быть сволочью — это ведь тоже профессиональная непригодность.
— Как вы это докажете? «Сволочь» — понятие неопределенное.
— Хорошо, не будем пользоваться этим термином, — согласился Кротов. — Но неискренность и лживость доказуемы, и мы их доказали.
— Нет.
— Откуда вы знаете? — спросил Фабрицкий. — Вы же не читали протокола?
— Не читал и не буду. Не считаю важным. Даже если бы было доказано, что Толбин анонимщик, так что с того? Он всегда оправдается. Хотел, мол, пользы общему делу. Попробуй сбей его с этой позиции! Дело безнадежное.
— А телефонные звонки? — спросил Фабрицкий, выдвигая свой главный козырь. — Это-то точно доказано.
— Ну и что? Простая ошибка. Хотел набрать один номер, набрал другой…
— Так вы решительно отказываетесь уволить Толбина?
— Решительно.
— Несмотря на то, что секретарь парткома на нашей стороне?
— Несмотря. Его позицию можно оспорить.
— Что же вы рекомендуете нам делать?
— Что всегда делают с недоброкачественным человеческим материалом? Воспитывайте! Вас много, он один.
— Я вас понял, Иван Владимирович, — сказал Фабрицкий, вставая. — Разрешите идти?
— Опять ваша казенная манера.
— Не казенная, а военная. На военной службе привык.
Панфилов встал, провожая гостей:
— Анна Кирилловна, вы что-то неважно выглядите. В отпуске были? Хорошо отдохнули?
— Была, но не отдохнула.
— В нашем с вами возрасте надо щадить себя.
— Не привыкла. И, видно, уж не привыкну.
— Напрасно! До свидания, Максим Петрович! До свидания, Александр Маркович! Желаю успеха.
Выйдя из кабинета, Фабрицкий в упор спросил Ниночку:
— Толбин был уже здесь сегодня?
— Был, — зарделась она.
— Так я и думал.
В коридоре Кротов сказал:
— Я вам говорил, что ничего не выйдет.
— И все-таки наш визит нелишний. Прояснил ситуацию. Начальство его не уволит. Уволим сами, внутренними силами.
— Сомневаюсь.
— Попробуем, — сказала Дятлова. — Я тебя предупреждаю: или он, или я. Так и доложи начальству.
— Какое может быть сомнение? Начальство выберет его.
— Я тоже за компанию готов присоединиться. Или мы, или он, — сказал Кротов.
— Не надо, — ответил Фабрицкий. — У начальства уже вожжа попала под хвост. Кстати, Максим Петрович, я был неосторожен, когда дал вам читать вслух этот дневник. Надо было учесть уязвимость Бориса Михайловича.
— Но ведь, кажется, о нем ничего особенного не было сказано.
— Это я, читая, скорректировал. Выбросил сущий пустяк: что он спекулирует запчастями. К счастью, до Бориса Михайловича это не дошло. И без того он был взволнован.
— А как его здоровье?
— Неплохо. Инфаркта не обнаружено. Конечно, придется полежать. Надеюсь, что все обойдется. Товарищи, учтите, что через десять минут начинается научный семинар с моим докладом. Тебе, Нюша, дается пять минут на перекур и пять, чтобы добраться. Между прочим, я для вас приготовил небольшой сюрприз.
В повестке дня семинара стоял доклад Фабрицкого «Об устойчивости нестрогих иерархических структур». Аудитория (все тот же семинарский зал) постепенно заполнялась. Сзади в полном одиночестве сидел Толбин и что-то писал. Вокруг Нешатова, напротив, завивались людские вихорьки. Многие к нему обращались подчеркнуто внимательно; он отвечал неохотно, неприветливо, бесцельно расхаживая по залу, ища себе место. Наконец выбрал его в последнем ряду, не совсем близко, но и не далеко от Толбина. Неопределенное сомнение скребло ему душу. А что, если на минуту допустить, что Толбин не виноват, что произошла только рокировка? Исподтишка он разглядывал красивый апостольский профиль, влажный голубой глаз под отчетливой дугой брови и дивился: какой смысл человеку быть подлецом при такой наружности?
Вошли Фабрицкий, Дятлова и Кротов. Фабрицкий взошел на кафедру и заявил:
— Товарищи! Перед тем как приступить к моему научному докладу, я позволю себе на несколько минут отвлечь ваше внимание и прочитать вам полученное мной сегодня письмо.
— Опять анонимка? — скучливо сказал Полынин.
— Нет, на этот раз письмо подписано «Щербак».
— А кто этот Щербак? — спросили из зала.
— Понятия не имею. Письмо прислано по адресу института, на мое имя, но все письма, приходящие в институт, в экспедиции вскрываются. На это, видимо, и был расчет. Позвольте прочесть вам это письмо.
— Просим, просим! — раздались голоса.
— Читаю. «Уважаемый Александр Маркович, приветствую вас! Не хотелось мне вам писать, но вынуждена. Просто мне очень жаль сотрудников отдела, которых вы уже несколько месяцев травите вашими подозрениями и поисками среди них анонимщика. Он осмелился сказать о вас правду, но не подписался…»
Нешатов взглянул на Толбина. Совершенно очевидно, тот был удивлен: покраснел, приподнялся, опираясь руками на стол, приоткрыл рот, снова сел…
— «Сделано это умышленно, — читал Фабрицкий, — чтобы посмотреть, как же вы, гордый, независимый, самолюбивый и властный человек, поведете себя в ситуации, в которой по вашей вине часто оказывались другие. Я имею в виду тех, на которых под вашу диктовку писали анонимки ваши приближенные…»
— Это я, что ли? — спросила Дятлова.
— Нюша, у тебя мания величия. Читаю дальше: «Но в тех анонимках была ложь, а про вас написали правду. Правда всегда колет глаза! И вы начали оскорблять и унижать ваших сотрудников, подозревая их в писании анонимок. Такой несправедливости нельзя прощать. Довольно жертв! Прекратите свои гонения и охоту за ведьмами. Ваши сотрудники ни в чем не виноваты. Извинитесь перед ними публично. Это я писала, а не они».
В зале крупно зашумели. Фабрицкий навел порядок и продолжал читать:
— «У меня с вами особые счеты. Благодаря вам я лишилась своего семейного счастья и была вынуждена выехать из Ленинграда. Надеюсь, что вы прислушаетесь к моему совету. А если нет — применю прием „око за око“. Даю вам срок до пятого октября. После этого я перешлю в соответствующие органы материалы:
1. О вашей многолетней бурной деятельности по агитации за выезд в ФРГ и другие капиталистические страны, где у вас в банках лежат огромные суммы.
2. О тесной связи ваших приближенных и так называемых учеников с объектом по Загородному проспекту, № 40, и проводимых там финансовых операциях, от которых вы имеете немалый доход.
3. Для чего вам понадобилось умышленно повреждать свою ногу и какова обратная сторона вашей игры в теннис и автолюбительство.
4. О всех ваших многочисленных внебрачных связях и т. д. и т. п.
Берегитесь! Ваша судьба в ваших руках.
Известная вам Щербак Л. Г.»
Пока шло чтение, волны смеха заливали зал. Кончилось оно уже под громовой хохот, так называемый гомерический, каким смеялись боги.
Когда смех чуточку утих, раздались голоса.
— Бесподобный документ! Дайте списать! — радовался Кротов.
— А что это за объект по адресу Загородный, сорок? — спросил Малых.
— Комиссионный магазин, — ответил Фабрицкий.
— Почему именно в ФРГ? — допытывался Коринец.
— Вы же слышали: у меня там огромные суммы в банках.
— Как оформлено письмо? Есть ли обратный адрес? — спросила Магда.
— Напечатано на машинке через два интервала. Обратный адрес: Щербаков переулок, сто восемьдесят четыре, квартира двенадцать. Как вы понимаете, на Щербаковом переулке дома с таким номером нет.
— А среди ваших… скажем, близких знакомых, — ласково спросил Шевчук, — действительно нет женщины с такой фамилией? Может быть, вы просто забыли?
— Я забывчив, но не до такой степени, — ответил Фабрицкий.
Снова залп хохота.
— Вот это — правильное отношение к происходящему, — одобрил Полынин. — «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Смех — великий очиститель. Где он прошел, не остается гнили.
— Будем надеяться, — сказал Фабрицкий, — что и наша гниль осталась в прошлом. Мы с вами прошли ряд тяжелых порогов, но не опрокинулись и остались на плаву. Даже если и будут еще письма, это все равно последнее. Важно верить в себя и не терять чувства юмора. Лично я был на грани того, чтобы его потерять. Перейдем к моему докладу. Кстати, его название «Об устойчивости нестрогих иерархических структур» как нельзя более подходит к ситуации. Ваш смех, за который я вас благодарю, лучше всего показывает, что наша с вами структура устойчива. Итак, — он вышел к доске, — рассмотрим иерархическую структуру, обозначим ее S. Будем называть структуру «нестрогой», если она удовлетворяет следующим аксиомам…
