Рано утром 14 июля после нелегкого ночного перехода по лесному бездорожью отряд остановился на привал. Впереди, на востоке и юго-востоке, если хорошо прислушаться, можно было различить далекий гул передовой.
Приказав выставить охранение и дать людям отдых, капитан Бабий собрал всех командиров и политработников — обсудить обстановку, решить, в каком направлении отряду двигаться дальше: возможность в ближайшие дни соединиться со своими стала такой близкой и такой реальной! Но именно сейчас нужны были и хладнокровие, и осмотрительность, и трезвый расчет.
Не успел комбат сказать, по какому поводу он собрал командиров, с той стороны, где был выставлен один из постов, внезапно послышалась яростная пулеметная пальба: несколько хлестких очередей — и тишина. Капитан Бабий немедленно послал выяснить, в чем дело.
Посланный вернулся через четверть часа, доложил: пулеметчики красноармейцы Грицай и Шевенин заметили на дороге два немецких мотоцикла и обстреляли их. Четыре солдата и один офицер противника убиты, мотоциклы приведены в полную негодность. У офицера обнаружена и изъята карта.
— Вот, товарищ капитан, поглядите.
Бабий развернул поданную ему немецкую карту и сначала даже не поверил в то, что увидел: на ней было нанесено положение советских войск на здешнем участке фронта, причем данные, судя по всему, самые свежие.
— Молодцы пулеметчики! Этой же карте цены нет! Знаете, что значит для слепого прозреть? — Он стал разглядывать карту, не сразу разбирая написанные по-немецки названия деревень. — Ага, вот это Останьковичи, а вот наш лесок, где мы сейчас стоим…
— Товарищ капитан!..
Перед командиром отряда стоял начальник дозора, наблюдавшего за окраиной Останьковичей.
— В чем дело?
— Немцы, товарищ капитан… Развертываются прямо на нас.
«Все правильно: услышали стрельбу и зашевелились…»
— Много?
— Примерно рота. При двух орудиях. Есть минометы.
Видимо, дело было не только в короткой перестрелке, завязанной Грицаем и Шевениным. Немцы, похоже, следили за движением отряда — и с воздуха, и через свою агентуру, и вот теперь, когда отряд был уже у цели, они решили, что тянуть дальше незачем, надо его уничтожить. Правда, самонадеянность противника и тут так и лезла наружу: одной ротой с двумя орудиями против девятисот человек? Ладно, пусть пеняют на себя!..
Бой надо было принять и провести быстро, умно, с наименьшими потерями и с наименьшим расходом боеприпасов.
— Младший лейтенант Демидович!
— Я!
Парнишка с «кубарями» младшего лейтенанта в малиновых пехотных петлицах вытянулся перед комбатом по стойке «смирно».
— Разворачивай взвод на опушке фронтом пошире. Немцы подойдут — отходи в глубь леса. Сделай вид, что вынужден отступать, потяни противника за собой. А тут мы на него с обоих флангов. Ясно?
Враг попал в эту ловушку. Убежденный в том, что отряд красноармейцев малочислен и плохо вооружен, немецкие автоматчики стали преследовать взвод Демидовича, вражеские орудия и минометы, чтоб не перебить своих, прекратили огонь, и через полчаса в лесу западнее Останьковичей все было кончено. Фашистскую пехотную роту зажали с флагов и почти всю уничтожили перекрестным огнем из пулеметов и винтовок. Захватив трофейное оружие и боеприпасы, отряд капитана Бабия сразу же лесами двинулся дальше на восток — в направлении труднопроходимого Кабаньего болота. Прикрывала отход четвертая стрелковая рота лейтенанта Протасова.
Болото преодолевали ночью. В некоторых местах пришлось настилать гати, часть пути двигались чуть ли не по пояс в тягучей трясине. Орудия, повозки обоза (на них везли раненых) несли буквально на руках.
К рассвету все осталось позади. Уставшие, мокрые, голодные, почти без боеприпасов, сотовцы, выставив охранение, отдыхали на солнечных лесных полянах весь день — с наступлением темноты снова предстоял марш, последний решительный бросок к своим.
Трое суток спустя, 18 июля, коммунист капитан Василий Романович Бабий, ориентируясь по карте, захваченной у немецкого офицера, нашел брешь в расположении вражеских войск и вывел свой отряд в район Ново-Быхова. Здесь были свои.
7
…Они шли вдвоем — комиссар 85-го стрелкового полка батальонный комиссар Федор Зыков и секретарь комсомольского бюро полка замполитрука Александр Шнейдерман. Оба в форме, с документами и оружием, но почти без боеприпасов: в обоймах пистолетов было всего по два-три патрона.
Они шли на восток — болотистыми осинниками, глухими лесными тропами, обходя большаки и деревни. Они не знали, каково положение на фронте, где их дивизия. Но они верили, что боевые друзья не сдались, не опозорили чести и высокого имени сотовцев. И оба мечтали только об одном — скорей выйти из окружения, снова пойти в бой с гитлеровскими захватчиками. И когда далеко-далеко впереди, особенно по ночам, слышался едва различимый шум боя, они останавливались и молча вслушивались — ведь где-то там были свои.
И шли дальше… Наперекор судьбе, оторвавшей их от боевых товарищей.
От автора
В сентябре 1966 года больше четырехсот бывших воинов Сотой съехались в Москву, чтобы вместе отметить четверть века со дня рождения советской гвардии. Тогда-то и попали мне в руки эти драгоценные листки — два последних письма батальонного комиссара Федора Васильевича Зыкова жене и детям. Мария Григорьевна — жена бывшего комиссара 85-го стрелкового полка — разрешила снять с них копии и опубликовать в работах, посвященных первым советским гвардейцам.
Два листка из полевой командирской книжки, написанные карандашом…
«Дорогие Маруся, Игрик и Валерик! Шлю вам свой искренний привет, тысячу раз целую и крепко, крепко обнимаю… Вот уже двадцать дней, как я стараюсь пробиться к своим… но перспектива пока не улыбается. В плен я не сдамся, приходится рисковать ежеминутно, но надежды не потерял, возможно, выйду. Если это письмо получишь раньше, чем от меня… дело будет хуже. Но я этой мысли не допускаю. Продолжаю выполнять свой план. Иду со Шнейдерманом. С Якимовичем разошлись 16.7… Все, что я переживаю за эти дни, для тебя, я думаю, понятно. Но ничего, жив буду — опять будем вместе. Воспитывай детей, которых я так люблю! Поцелуй их за меня и скажи, что я честно выполняю свой долг. Крепко целую, обнимаю. Твой Федя. 28.7. 41 г.».
«Дорогие Маруся, Игрик и Валерик!.. Обстоятельства у меня сложились так, что я остался в тылу противника. Это бывает, и в этом ничего страшного. Представьте себе, что вот уже с 8.7 я благополучно с места боев (где ты была) добрался до Смоленской области. Сейчас нахожусь в Понизовском районе, дер. Губы у очень хорошего товарища — у Акимова Михаила Тимофеевича (врача). Он это письмо обязался переслать по установлению связи. Конечно, если у меня исход будет благополучный, а я на него рассчитываю, то от меня лично получишь скорее…
В плену я не был и не сдамся. Я честно выполнял свой долг и сейчас продолжаю его выполнять. Я в тылу у противника провожу большую работу, с сегодняшнего дня под моим руководством будет действовать партизанский отряд, который мною уже создан… Здоровье у меня обычное, но только вид стал партизанский. Но ничего, Марусенька, жизнь великое дело, а главное — борьба при любых обстоятельствах… Ну, пока, Маруся, крепко, крепко обнимаю и целую тысячу раз тебя, Игрика и Валерика. Надеюсь, недалек тот час, когда мы счастливо заживем семейной жизнью. Не теряй веру в правоту нашего дела. Любящий вас Федя и папа. 1.8. 41 г.».
И еще — копии писем: одно — из далекого сорок третьего, когда советские войска освободили Смоленскую область, другое — написанное работником Главного управления кадров Министерства обороны СССР двадцать три года спустя.
«Дорогая незнакомка! Сообщаю, что Ваш муж Федя в первых числах июля 1941 года попал в окружение и жил со своим помощником Шнейдерманом у меня, как сын, организовал партизанский отряд в количестве 30 человек, каковой существовал до 13 августа 41 г. Под видом русского пленного поступил в его отряд немецкий шпион, который узнал все и сообщил немецкому командованию… 14.8. 41 г. немцы окружили наше село и всех выловили и в городе Велиже расстреляли… Посылаю его письмо, которое он оставил, будучи в живых. М. Акимов. 14.XI. 43 г.».
