— Держись, Петр Евгеньевич, — негромко сказал в трубку Якимович. — Держись. Помогу всем, чем будет возможно.

Час спустя, когда уже совсем рассвело, на позиции всех трех батальонов полка обрушился настоящий шквал артиллерийского и минометного огня. В небе над Заозерьем появились пикирующие бомбардировщики. Грохот разрывов смешался с воем самолетов и свистом летящих к полыхающей земле бомб. Рота ПВО полка открыла огонь по врагу из всех своих установок и сбила четыре бомбардировщика. Особенно результативной была боевая работа отделения, которым командовал сержант А. Хивренко. А когда грохот стих, когда противнику показалось, что на позициях советских войск уже никого не осталось в живых, поднялись и, стреляя на ходу длинными бестолковыми очередями, рысцой пошли вперед фашистские автоматчики. Вражескую пехоту сопровождали танки, развернувшиеся в линию. Их орудия и пулеметы стреляли почти беспрерывно.

Полк встретил автоматчиков противника пулеметным и залповым винтовочным огнем с предельно близкой дистанции. Выдержка обороняющихся и точность их огня на какое-то время как бы ошарашили вражеских солдат. Они залегли, пропуская вперед свои танки. Тогда в дело вступили «бутылочники»…

Почти весь день немцы атаковали 85-й стрелковый полк Сотой. Атаковали, не считаясь ни с какими потерями. Перед позициями полка, густо дымя, горели их танки и вездеходы, тлеющее белым горьким дымом поле по обеим сторонам от дороги было завалено трупами фашистских солдат. Атаки врага следовали одна за другой, накатывались волнами и, словно разбиваясь о гранитный утес, сникая, откатывались назад…

Враг не прошел. 85-й полк почти сутки удерживал свои позиции, перемалывая живую силу и боевую технику противника. Но и сам понес серьезные потери. Во всех трех батальонах погибли десятки бойцов. Пал в бою, как герой, коммунист командир второго батальона капитан Петр Евгеньевич Григорьев. Поднимая бойцов в рукопашную, погиб помощник начальника штаба полка по разведке старший лейтенант Матвей Иванович Пилипенко. Выбыли из боевого строя многие другие командиры подразделений и штаба полка. Полковая санчасть, развернутая в лесу за восточной окраиной деревни (ею руководил военврач А. С. Вайнштейн), с большим трудом успевала принимать и обрабатывать раненых. Но никто из них не остался без своевременной помощи…

Лишь в сумерках затихла наконец передовая. А около двадцати трех часов радист при штабе полка принял шифровку от командира дивизии — полку было приказано (чтобы избежать полного окружения) под покровом ночи оторваться от противника и, оставив прикрытие, двигаться в район Костюковичей, куда должен будет передислоцироваться и штаб дивизии.

Прежде чем принять решение на марш, подполковник Якимович выслал разведгруппы по всем возможным направлениям движения полка и, пока ждали их возвращения, с командирами штаба прикинул возможные варианты ночного марша в предвидении встречного боя.

Вернувшись, разведчики доложили: полк уже окружен. Немцам удалось обойти его с открытых флангов, и теперь все дороги на северо-восток, на восток и юго-восток под их контролем. Самые незначительные силы противника — с юга, в направлении Костюковичей.

— Естественно, — сказал командир полка. — Там, считай, сплошные болота. Немцы уверены, что мы этим маршрутом не пойдем, и выставили заслон для успокоения совести, на всякий случай. А мы пойдем именно здесь.

Было принято решение прорываться. Якимович и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Зыков пошли в батальоны — поставить их командирам задачи на месте, указать маршруты движения, организовать взаимодействие. Самое трудное — прикрывать прорыв — выпало на долю третьего батальона.

— Усиливаю тебя, Федор Филиппович, минометной ротой Сердюкова, — сказал капитану Коврижко командир полка. — Это все, что я могу дать. Продержись тут сколько сможешь, очень хорошо бы до рассвета. А потом, как только появится возможность, отрывайся от немцев и двигайся по маршруту полка.

— Уверен, что все будет в полном порядке, Михаил Викторович, — заметил Зыков. — Народ в батальоне обстрелянный, не подведут. — Потом повернулся к капитану Коврижко: — Я останусь у вас, не возражаете?

Перед рассветом основные силы 85-го стрелкового полка, сосредоточившись в кулак, внезапным ударом прорвали вражеское кольцо и, прикрывая фланги подвижными заслонами, по узкому коридору двинулись в южном направлении — на Костюковичи.

Противник почти сразу же сообразил, что произошло. Но, начав преследование вырвавшегося из окружения полка, напоролся на стойкую оборону батальона капитана Коврижко. Прекрасно понимая, что шансы догнать и уничтожить пробивающийся к своим полк уменьшаются с каждой минутой, немцы ввели в бой резервы, навалились на батальон крупными силами, бросили против него танки и бронетранспортеры, вызвали авиацию. Фашистским автоматчикам удалось просочиться на огневую позицию приданной батальону минометной роты. Очередью в упор был убит ее командир — ветеран дивизии, коммунист с 1932 года лейтенант Павел Сердюков. Осколок немецкой бомбы сразил начальника штаба батальона, тоже коммуниста и ветерана дивизии капитана Василия Тертычного — он умер на руках у комбата.

Не раз и не два поднимались в контратаку сотовцы. Комиссар Зыков с группой красноармейцев захватил два немецких противотанковых орудия и повернул их против врага… Но гитлеровцы лезли напролом, не считаясь с потерями, шагая по трупам своих солдат, обходя горящие танки и вездеходы. Лезли как саранча. А из рот капитану Коврижко докладывали: несем тяжелые потери, боеприпасы на исходе. Он отвечал: экономьте, подпускайте немцев ближе, бейте наверняка. Кончились бутылки с бензином. Все окопы и траншеи были завалены, раненых не успевали выносить даже в батальонные тылы. Казалось, что держаться дальше — выше человеческих сил. А отходить — значит, обречь батальон на гибель, поставить под угрозу весь полк. Надо было заставить немцев прекратить атаки, искать другие пути — в обход.

В траншее, где стоял командир батальона, появился батальонный комиссар Зыков. Щеки ввалились, левая рука перевязана окровавленным бинтом. Поглядел вперед, потянулся к кобуре за пистолетом.

— Надо контратаковать, командир! — Потом вскинул голову, крикнул вдоль траншеи: — За Родину! За Сталина! Коммунисты, вперед!

Капитан Коврижко выскочил за батальонным комиссаром следом. Но не пробежал и десяти шагов — рядом, ослепив вспышкой и черным, полыхнувшим вверх фонтаном земли, разорвалась мина…

Мы встретились через двадцать восемь лет после того дня — тоже в июле, когда Минск праздновал двадцать пятую годовщину своего освобождения от фашистских оккупантов, и капитан в отставке Федор Филиппович Коврижко рассказал, как сложилась его судьба дальше.

…Он очнулся от того, что кто-то разгребал землю, пытаясь вытащить его из завала. Все тело разламывало от сильной контузии, гимнастерка была в крови, перед глазами багровый туман, и в этом тумане рядом — двое. Едва различил: пожилая женщина и старик.

Он попробовал подняться:

— Где наши?

— Ушли наши, сынок, — голос женщины был горестен и тих. — Давно ушли.

«А документы? Документы целы?» Непослушной, слабой рукой Коврижко нащупал карман гимнастерки. Расстегнут. Ни кандидатской карточки, ни командирского удостоверения. Ничего. Пусто.

— Где мои документы?

— Не брали мы, сынок, вот те крест — не брали… Шли со стариком мимо, слышим, ты стонешь… Бой тут страшный был, а потом наши ушли.

«Ушли… И, наверно, в горячке посчитали, что я убит. Вытащили все из карманов, чтоб не попало к немцам… Свои же вытащили, из батальона. Даже пистолет взяли. Так всегда делают, если нет времени похоронить… А ведь могли бы и похоронить. Итак, что имеем? Ранен, Никаких документов и вдобавок — на территории, захваченной врагом. Дело скверное… Оч-чень скверное дело!»

Сам он идти не мог — от контузии, от потери крови: осколком мины задело ногу. Женщина и старик кое-как довели его до своей хаты в деревне поблизости, спрятали, пытались лечить. А через неделю, видно, по чьему-то доносу, Федора Коврижко взяли немцы и отправили в лагерь военнопленных в Белынычи. Словно предчувствуя, что так может случиться, Коврижко рассказал своим спасителям (женщине и старику), что в Шклове живет сестра его жены Лидия Константиновна Керножицкая с мужем, дал их адрес и попросил как-нибудь сообщить им о том, что с ним случилось.