Он отдал приказ командиру второго батальона капитану Петру Григорьеву, тщательно уточнив с ним маршрут движения, — батальон шел в передовом отряде полка, способы разведки и связи на случай непредвиденной встречи с немцами, если тем удастся прорваться к дорогам, по которым будет отходить дивизия, коротко уточнил, что должны делать службы тыла и комендантский взвод.

— Прошу в подразделения.

В землянке остались только батальонный комиссар Зыков и начальник штаба полка капитан Фомовский.

— Вот и все, — печально сказал Якимович, оглядывая опустевшую землянку. — Кому из нас суждено сюда вернуться?

Недолгая скорбная пауза была как минута молчания, минута прощания с павшими однополчанами.

— Все, товарищи! — повторил командир полка. — Пора!

— Михаил Викторович, — выходя за ним в синюю тень сосен, сказал Зыков. — Я пойду в третий, не возражаете? Мое место сегодня там.

— Идите. Но берегите себя. Очень прошу вас, Федор Васильевич: берегите себя.

Полки Сотой умело использовали возникшую на передовой передышку. Под прикрытием артиллерийского огня и оставшихся на своих позициях арьергардов они сумели скрыто оторваться от противника и начали отходить на восток, пока было светло, — лесными тропами, забытыми, непроезжими дорогами. Поглядывая на небо, маскируясь по обочинах глухих просек, медленно двигались к новым рубежам обороны стрелковые роты, тянулись обозы тылов — они начали движение раньше боевых подразделений. Рассредоточенными колоннами, готовые при появлении вражеской авиации скрыться в ближних лесах, двигались по шоссе на конной и механической тяге поредевшие, оставшиеся почти без снарядов артиллерийские полки…

На восток, на восток…

Прибыв в район новой огневой позиции, 6-я пушечная батарея 46-го артиллерийского полка, приданная батальону капитана Коврижко, лихо развернулась в его ближнем тылу — за окопами стрелковых рот. Ездовые угнали лошадей в укрытие и пришли помочь расчетам оборудовать орудийные окопы. Сейчас здесь была тишина. Лишь иногда где-то впереди слышались отдельные винтовочные выстрелы и короткие пулеметные очереди. Минометы и артиллерия молчали с обеих сторон. Солнце стояло уже высоко, и от влажной после ночного дождя, развороченной снарядами, исполосованной гусеницами земли поднимался сырой тяжелый пар. Пахло гарью, в низинах стелился сизый дым, на обочинах Логойского тракта и вдоль дороги на Усборье горели подожженные в утреннем бою «бутылочниками» и подбитые расчетами 34-го артполка немецкие танки.

Расчет, командование которым взял на себя наводчик-красноармеец Иван Кавун (командир орудия погиб во время вчерашнего ночного наступления, когда пытались выручить окруженные за Острошицким Городком батальоны), уже заканчивал оборудовать свою огневую — неглубокий круглый артиллерийский окоп с широким сектором обстрела, когда над позицией батареи послышался сигнал дежурных наблюдателей:

— Во-оздух!..

В дымном мглистом небе со стороны Острошицкого Городка появилась двухфюзеляжная «рама» — самолет, действующий и как разведчик, и как корректировщик огня. Артиллеристы по опыту первых боев уже хорошо знали, что означает ее медленное плавание, вроде бы совсем безобидное кружение: надо было ждать сначала артналета, а потом и танков.

Так оно и получилось. Немецкие танки под прикрытием артиллерийского огня (противник бил в основном по уже оставленным отошедшими батальонами окопам) двинулись на правый фланг позиций, занимаемых батальоном капитана Коврижко, — они выскочили из-за леса и, видимо, рассчитывая быстро завершить дело, развернутым строем пошли вперед, ведя огонь с коротких остановок. На батарее послышались команды:

— Танки справа!

— Бронебойным!..

— Первое орудие!..

— Огонь!..

Иван Кавун прильнул к теплому каучуковому наглазнику прицела. В желтоватом круглом стекле закачался танк, шедший в центре боевого порядка, на какое-то мгновение исчез вдруг за обрезом круга с тонкими черными рисками маркировки и наконец попал точно в перекрестие.

— Огонь!

Грохот, свист, привычная ломота в ушах… Сила отдачи рванула орудие назад и чуть вверх. Невидимый снаряд, звеня, пошел по настильной траектории — мгновение спустя Кавун увидел: на стыке башни танка с корпусом полыхнул голубовато-рыжий дымный огонь. Вражеская машина словно приподнялась на дыбы, сверкнули в пыли траки ее крутящихся гусениц, она шмякнулась о булыжник старой мощеной дороги и замерла, накренившись…

— Бронебойным! По танку…

Танк уже чадил — похоже, что ему «добавил» кто-то из зарывшихся в землю впереди рот «бутылочников», и пока Иван Кавун старался поточнее посадить на центральную марку прицела, в самое перекрестие, второй танк (он пытался обойти по шоссе подбитый), первый заполыхал вовсю, охваченный черным маслянистым дымом.

— Огонь!

Почти одновременно с выстрелом недалеко от орудия, тяжко тряхнув землю, с грохотом, похожим на очень близкий удар грома, упал немецкий снаряд. Черной пылью заволокло знойное, жгучее солнце, о броневой щиток громыхнула короткая пулеметная очередь — похоже, что стреляли из резко рванувшегося вперед танка.

Иван Кавун с товарищами по расчету сумел остановить его вторым снарядом. Немецкой машине разорвало гусеницу. Третьим снарядом Кавун ударил уже по неподвижному, вставшему поперек шоссе танку, в борт, но от чего тот загорелся — от этого снаряда или от кем то из пехоты брошенной в него бутылки с бензином, — понять было трудно. Да разве это имело сейчас значение: важно врага задержать!

Окопавшийся впереди, в нескольких сотнях метров от огневой позиции батареи, батальон капитана Коврижко вел бой с пехотой противника, не давая ей двигаться вслед за танками, стараясь намертво прижать фашистских автоматчиков к земле. Там, на опушке березняка и в междулесье, что-то сильно горело, дымную пыль, сверкая, вспарывали огненные трассы пулеметных и автоматных очередей, слышались разрывы гранат, выстрелы танковых пушек.

Немецкие танки, атаковавшие огневую позицию батареи, приняли вправо, стараясь выйти из сектора обстрела, пробиться артиллеристам во фланг и тыл, уничтожить их огнем и раздавить гусеницами. Одна вражеская машина вырвалась вперед и двинулась на соседнее орудие — до него от позиции Кавуна было метров двести. Судя по тому, что возле того орудия отсюда никого не было видно, весь его расчет или погиб, или оставшиеся в живых артиллеристы были тяжело ранены.

— Разворачивай, хлопцы! — скомандовал Кавун. Упруго наклонившись, он первым взялся за станину, по-богатырски приподнял ее над иссохшей глинистой землей. Товарищи помогли ему, и уже минуту спустя орудие нацелилось в борт вражеского танка.

— Огонь!

Внезапный, с короткой дистанции, точный удар остановил немецкую машину. Сквозь мгновенно просвеченный пламенем дым разрыва показалось, что в воздух полетели обломки ее гусениц и колес.

— Бронебойным!

— Огонь!..

Почти час вела батарея огневой бой с танками противника, пытавшимися прорваться через позиции батальона и перекрыть дороги, по которым весь этот день организованно отходили тылы и полки Сотой. Но все попытки немцев оказались безуспешными. Бросаясь с фланга на фланг, пытаясь нащупать слабые места в обороне батальона, они потеряли в этой схватке пять своих танков. Три из них подбил комсомолец Иван Кавун.

Часа через два батальон капитана Коврижко получил приказ отходить. Маскируясь, чтобы не вызвать у немцев подозрений, стрелковые роты стали покидать окопы и траншеи, выходить на заранее разведанные лесные тропы. Но скрыть этого маневра от противника не удалось, потому что над передовой почти все время безнаказанно кружила «рама». Немцы открыли по тылам батальона артиллерийско-минометный огонь. Можно было ожидать и появления танков.

Иван Кавун, в мокрой от пота гимнастерке, сняв каску, сидел на станине своего орудия, когда пришел командир батареи.

— Отходим, Ваня, — сказал он, присев рядом. — Приказано занять новые огневые. Ты со своим расчетом побудь пока тут… Мы оттянемся, потом прикроем тебя. Ясна тактика?