— Понимаю. В такой системе, как ваша, ортодоксы должны жесточайшим образом подавлять интеллектуальную свободу. Но путей к тирании много, и наша история развивалась совершенно иным путем. Америка, не имевшая классовой структуры, вместо нее выработала систему вертикальной мобильности, основанную прежде всего на деньгах. Здесь всегда бытовала банальная истина, что ваше положение определяется не родословной, а банковским счетом… Но — за исключением физически различимых меньшинств, разумеется. Ирландцы, поляки, евреи — традиционные отверженные — через несколько поколений ассимилировались, потому что их расовый тип позволял смешаться с общей массой населения. Иначе обстояло дело с темнокожими расами, которые, попав однажды на самое дно общества, насильно удерживались там постоянными лишениями в материальном и образовательном плане. Такова была ситуация, когда началась эпоха Регрессии. А когда она закончилась — наша страна стала такой, какой вы ее видите сейчас.

Он протянул руку к графину.

— Ваш бокал пуст. Боюсь, я плохой хозяин.

— Спасибо. Только чуть-чуть. И продолжайте, пожалуйста. Я много лет прожил на планете, которая в смысле культуры — задворки Вселенной, иначе не скажешь. Слова ваши, беседа эта… Вы просто представить себе не можете, что я сейчас чувствую.

— Наверное, все-таки могу. Вероятно, я чувствовал то же, когда открыл свою первую книгу. Жажда знания, которая привела меня сюда, в эту комнату, и дала мне мое нынешнее положение. Я просто хотел знать, почему мир таков, каков он есть. У меня были веские причины его ненавидеть, — но я хотел его понять. Как я уже говорил, Регрессия только усилила уже существовавшее расслоение. Ваше полицейское государство в Британии появилось от избытка доброты, от попытки позаботиться о том, чтобы у каждого был хотя бы минимум, необходимый для физического существования; хотя бы еда, чтобы с голоду не умереть, если ничего больше. Но если государство управляет всем, то у людей, управляющих государством, появляется неограниченная власть. И они от этой власти не так легко отказываются… В чем вы имели возможность убедиться, я полагаю. Здесь все происходило совершенно иначе. У американцев традиционно считалось, что бедняк — это попросту бездельник; что безработный — безработный только потому, что работать не хочет, что он от рождения лодырь, и так далее. Регрессия привела к полной победе «невмешательства», которое на деле — попросту воплощение эгоизма, возведенного в абсолют. Просто поразительно, в какую нелепицу способны верить люди, когда это им выгодно!.. Ведь в то время на самом деле существовали искренние приверженцы интеллектуально нищей теории под названием «монетаризм», которая богатых делала еще богаче, а бедных еще беднее… Вместо того чтобы подумать, применяли теорию. Абсолютно несостоятельную.

Монтур задумчиво вздохнул и отпил глоток хереса.

— Ну и случилось то, что и должно было случиться. Когда пища и энергия стали дефицитом, богатые сначала захватили большую их часть, а потом и все остальное, полностью. А что тут странного? Ведь в годы, предшествовавшие кризису, это была национальная политика! Америка потребляла львиную долю мировой нефти, совершенно не заботясь о нуждах других стран. Так кто же может обвинять отдельных граждан в том, что и они вели себя точно так же? Если страна допускает, чтобы ее граждане умирали от отсутствия медицинской помощи только потому, что им эта помощь не по карману, — такая страна морально деградирует. Начинается разложение, начинаются беспорядки. Были восстания, расстрелы, снова восстания… Оружие было повсюду, оно и сейчас повсюду. А нация в конце концов разделилась. Черные и коричневые живут, как вы видите, в гетто, за колючей проволокой… Выращивают тут кое-что съестное на своих огородах, либо выходят наружу — зарабатывают кое-что физическим трудом, без всякой механизации… Умирают очень рано, многие в детстве… От преимуществ технологического общества им не достается ни капли; эти капли так глубоко не просачиваются. Но в отличие от вашей страны здесь никто не пытается скрыть от них историю. Угнетатели хотят, чтобы угнетенные знали, как дошли до жизни такой. Чтобы помнили обо всех неудачных восстаниях и не пытались начать снова. Так что вас больше не удивляет наш интерес к восстанию на планетах, верно? Мы надеемся, что оно перекинется и на Землю.

Ян кивнул:

— Извините мою бестактность… Я не понимаю, почему власти дали вам возможность получить такое образование.

Монтур улыбнулся:

— Власти мне ничего не давали. Мой народ попал в эту страну в качестве рабов. Без всякого образования, в отрыве от своих корней, от своей культуры… Все, чего мы достигли с тех пор, — достигнуто вопреки тому положению, в которое нас ставили хозяева. Когда начался крах, нам совсем не хотелось отдавать то, чего мы добились с таким трудом. И чем больше нас угнетали — тем крепче мы становились. Народ мужал. Раз у нас отобрали все, кроме разума, — что ж, — нам оставалось уповать только на свой разум, ни на что больше. Тут мы смогли воспользоваться опытом другого угнетенного меньшинства. Евреи. Они тысячелетиями сохраняли свою культуру, свои традиции, опираясь на религию и уважение к знанию. Человек благочестивый, человек ученый всегда был у них уважаемым человеком. Религия была и у нас; свои профессора, свои просветители тоже были… А под давлением обстоятельств религия срослась с наукой. Самые талантливые мальчишки, когда подрастают, становятся священниками — и это великая честь… Я ведь тоже вырос на этих улицах. Я говорю на языке гетто, возникшем за то время, что мы были сдвинуты на обочину жизни и отделены от остального народа… Но я научился и языку угнетателей — это входило в программу образования. Если при жизни нашего поколения ничего не изменится — я передам свои знания тем, кто будет после меня. Но я знаю — я верю в это, — когда-нибудь спасение придет.

Ян допил херес и поставил бокал, жестом отказавшись от предложения налить еще. Слишком много событий произошло в последнее время, и он не успел еще прийти в себя: мозг устал почти так же, как тело, мысли топтались на одном и том же месте. Какую уродливую жизнь вынуждены влачить люди! Пролы в Британии по крайней мере сыты и защищены, как скот домашний, — за то, что согласны играть свою роль. А здесь, в черных гетто Америки, люди хоть и не имеют этого — зато знают, кто они и откуда… Но их знание ведет к тому, что они живут в состоянии постоянного бунта!..

— Право, не знаю, в какой системе жить хуже, — сказал Ян, — в моей или в вашей.

— Нельзя мириться ни с какой системой угнетения. А ведь в мире существуют и худшие, гораздо… Великий социалистический эксперимент в Советском Союзе, с его отвратительным безумием внутренних паспортов и трудовых лагерей, тормозился наследием царизма. Отмерло бы у них когда-нибудь государство, как предсказывал Маркс, или нет — мы никогда не узнаем. К началу Регресса они не успели индустриализировать свою крестьянскую экономику — и легко сползли обратно, почти к феодальному строю. Много людей погибло… Впрочем, в России всегда погибало очень много. Комиссары и партийные вожди верхнего эшелона заняли место прежней аристократии… Титулы сегодня не такие, как прежде, но если перенести из прошлого любого русского царя — он бы там себя чувствовал как дома.

— Восстание должно прийти на Землю, — сказал Ян.

— Совершенно с вами согласен. Мы должны работать во имя того дня…

Внезапно дверь распахнулась. На пороге стоял Уилли и тяжело дышал. В каждой руке он держал по пистолету.

— Беда! — выдохнул он. — Просто жуть! В жизни такого не видал.

— Чего там? — спросил Монтур, тотчас перейдя на просторечье.

— Они повсюду! Я столько легавых никогда не видал. Весь Нью-Уотс окружили — и палят во все, что шевелится… У них пушки огненные, чтобы дорогу прожигать.

Его слова были прерваны дальним ревом плазменного орудия, на который наложился треск автоматных очередей. Автоматы били где-то совсем близко. Под ложечкой у Яна возник густой, тяжелый ком страха. Он поднял голову — Монтур и Уилли смотрели на него.