— Я могу вам сказать только об этой части полета, — согласилась Двора. — А остальное только после дозаправки. Сейчас мы летим на юг, над морем. Но очень скоро — над Нубийской пустыней — повернем на запад. Там есть — точнее была — радарная станция в Хартуме, но о ней уже позаботились. Она была единственной, которая могла нам помешать, потому что во всей Африке до самого Марокко ни одной больше нету…

Она запнулась и умолкла.

— А потом? — настаивал Григор. — Быть может, это как-то связано с большим черным крестом? Я нашел его на боку нашего самолета, когда помогал бумагу сдирать, нынче вечером. Мы что, под чужим флагом плывем, как пираты?

— Это совершенно секретно…

— Ну Двора, ну пожалуйста!

— Ну ладно, вы правы, конечно. Теперь уже никакого вреда не будет, скажу. У нас есть — как бы это сказать, — у нас есть агенты в руководстве ООН, на очень высоких постах. — Или мы у них есть, подумала она про себя. Но теперь сомнения недопустимы. Даже если это ловушка — им предстоит идти только вперед, к кровавому концу. — Так вот, мы знаем, что германские войска посылаются в Мохаву, на помощь гарнизону космического центра. На наших самолетах их код и опознавательные знаки. Мы хотим явиться вместо них.

— Не так просто это будет, — усомнился Григор. — Наверно, есть еще что-нибудь, чего ты нам не говоришь…

— Конечно. Но добавить могу только одно. Мы летим на час раньше немецких самолетов. Потому и с вылетом тянули. Очень важно двигаться точно по графику. С тех пор как мы поднялись в воздух, никакой связи с землей у нас нет. С того момента все происходит только по расписанию. Так что — отдыхайте, пока есть возможность.

Медленно, ровно под ними проплывала темная карта Африки. В затемненных самолетах почти все спали; только летчики были настороже и следили за приборами, контролируя работу автопилотов. Генерал Блонштейн, сам отличный летчик, сидел в командирском кресле головного самолета. С такой высоты хорошо было видно, как за бледными пустынями Марокко возникает чернота Атлантического океана. Зашуршал приемник:

— Я Рабат. Диспетчерская вызывает Эйрфорс, маршрут четыре-семь-пять. Как меня слышите?

— Эйрфорс четыре-семь-пять, слышу вас, диспетчер.

Радиосвязь была простой формальностью. Наземная станция уже включила автоответчики всех самолетов, и те передали данные, заложенные в память, включая опознавательный код, маршрут и пункт назначения,

— Можете лететь на Азоры, Эйрфорс. — Какое-то время слышно было приглушенное бормотание. — Мы отметили на вашем полетном графике, что у вас опережение пятьдесят девять минут. Пятерка и девятка. На пятьдесят девять минут раньше графика идете. Как поняли?

— Сильный попутный ветер, — спокойно ответил Блонштейн.

— Понял вас, Эйрфорс. Отбой.

Этот разговор на частоте диспетчерской аэродрома слышали и другие уши. В небольшой роще у прибрежной автострады прятался человек в бурнусе. Параллельно автостраде тянулась высоковольтная линия электропередачи. Человек внимательно вслушивался в разговор, хмурясь от напряжения, когда старался выловить слова из треска помех в небольшом дешевом приемничке. Приемник умолк, но он еще подождал немного, чтобы убедиться, что связь закончена. И ничего больше не услышал. Тогда он кивнул… И наклонился, чтобы нажать кнопку на коробке, стоявшей у его ног.

Ночь осветилась яркой белой вспышкой. Через несколько секунд до него докатился звук взрыва. Одна из опор линии в двадцать тысяч вольт начала клониться, быстрее и быстрее — и рухнула на землю. Взлетел красочный фейерверк громадных искр, и все снова погрузилось во тьму.

И половина Рабата погрузилась во тьму. И то, что радиомаяк оказался в этой погасшей половине, — было отнюдь не случайно.

Весь дежурный персонал аэропорта Крус-дель-Люс на острове Санта-Мария крепко спал. В последнее время очень редкие самолеты останавливались для заправки на Азорах, так что ночная смена быстро привыкла бодрствовать только в дневные часы. Предполагалось, что кто-то заводит будильник, чтобы встретить прибывающий борт, — но это, по сути, было ни к чему. Радио разбудит.

Оно и разбудило. Голос, раздавшийся из настенного динамика, вырвал капитана Сармьенто из глубокого сна. Он вскочил с дивана, споткнулся, больно ударился обо что-то голенью… Наконец нашел выключатель лампы.

— Я Крус-дель-Люс, слушаю вас.

Спросонья голос у него был хриплый. Капитан закашлялся и отхаркнул в корзину для бумаг, шаря тем временем руками по столу в поисках нужной распечатки.

— Я Эйрфорс, маршрут четыре-семь-пять. Прошу разрешения на посадку.

Он еще договорить не успел, как Сармьенто нашел-таки распечатку. Да, та самая.

— Можете садиться на первую полосу. Автоматика на вас уже включена. — Он с удивлением глянул на цифры распечатки, потом на часы. — Вы прибыли на час раньше графика, Эйрфорс…

— Попутный ветер.

Сармьенто устало рухнул в кресло и недовольно посмотрел на свою заспанную, неряшливую команду, входившую в его кабинет. Настроение у него было скверное.

— Вы, сукины дети! Большая заправка, первый раз за полгода, самое важное задание за время войны, — а вы валяетесь, как свиньи в хлеву!..

Сармьенто с воодушевлением продолжал в том же духе, а его подчиненные, съежившись, заторопились по местам. Они дорожили своей работой и не хотели ее терять.

На полосе ярко вспыхнули огни, в конец ее промчалась пожарная машина… Из темноты ударили снопы света от посадочных фар самолета — первый из прибывших проревел над головой и шлепнулся на бетон полосы. Они садились один за другим, а автоматика тут же разводила их по заправочным точкам. Компьютеры управляли абсолютно всем, до последней мелочи. В надлежащем месте выключались моторы и включались тормоза. От каждой заправочной колонки поднялась телевизионная камера и пошла вдоль крыльев, отыскивая заправочные горловины. Едва они были найдены, шарнирная механическая рука открывала крышку и вставляла заправочный шланг; начиналась закачка топлива. Датчики в баках следили, чтобы не было перелива и брызг. Роботы усердно трудились, а самолеты оставались темными и безмолвными. И закрытыми. Все — кроме одного.

В нем открылась дверь, из нее выполз трап и опустился на землю. По ступенькам быстро спустился человек в форме и решительно зашагал вдоль заправочной линии. Возле одного из колодцев его что-то заинтересовало, он наклонился и пригляделся. Из диспетчерской вышки было видно лишь его спину — нижняя часть тела в тени, — и никто не заметил, как из его кителя что-то упало в колодец. Он распрямился, одернул мундир и продолжил путь к освещенной вышке.

Сармьенто замигал, глядя на офицера, и ощутил себя замарашкой. Черный мундир отутюжен, сидит как перчатка, пуговицы и галуны сверкают золотом… На шее мальтийский крест, на груди ордена, а один глаз закрыт моноклем. Сармьенто, охваченный смущением, поднялся.

— Шпрехен зи дойч? — спросил его гость.

— Извините, сэр, но я не понял, что вы сказали.

Офицер нахмурился и заговорил по-португальски с сильным акцентом:

— Я пришел подписать квитанцию.

— Да, разумеется, ваше превосходительство. — Сармьенто махнул рукой в сторону компьютера. — Но квитанция будет готова только после окончания заправки.

Офицер коротко кивнул и стал расхаживать по кабинету взад-вперед. Сармьенто сделал вид, что чем-то занят. Оба они обернулись, когда звякнул звонок и из компьютера появились отпечатанные бланки.

— Здесь и здесь, пожалуйста, — показал Сармьенто, даже не глядя на бумагу. — Благодарю вас.

Он оторвал нижний экземпляр и передал его немцу; и с облегчением смотрел, как тот повернулся и зашагал к своему самолету. Только когда он наверняка уже был на борту, Сармьенто взял со стола квитанции, чтобы подшить. Странные имена у этих иностранцев. И почерк угловатый, прочитать трудно. Похоже, Шикльгрубер… Да, Адольф Шикльгрубер.

Торопливые руки втянули офицера в самолет и захлопнули дверь, едва он очутился внутри.

— Сколько времени прошло? — быстро спросил он.