— Здор о во, парни, — пробормотал он с неуверенной улыбкой. — Вот оно что…

— Как поживаешь? — спросил я.

— Иди к черту, — ответил он и упал лицом вперед.

После того как отключившегося Кларка на каталке увезли в реанимацию больницы Рузвельта, мы с Дэрилом десять часов просидели в зале для посетителей, не в силах добиться от врачей никакой информации, кроме той, что наш друг пока жив.

Я не так хорошо знал Дэрила, но эти часы ожидания сблизили нас, и он рассказал мне вещи, которые я сам почему-то не замечал.

— Кларк уже многие годы то беспробудно пьет, то завязывает, — сказал Дэрил.

— А мне он говорил, что трезв уже десять лет.

— Мы все врем. Ты должен был это знать.

— А как же его семья? Жена?

— Когда мы познакомились, он уже развелся. Это было лет пять назад. У него есть дети, но из-за алкоголизма его лишили родительских прав. Он их уже давно не видел. И не говорил с женой.

— Поверить не могу, — произнес я. — Но он говорил… А что с работой? Ему же теперь придется пройти курс реабилитации, наверное? Он сможет взять отпуск?

Дэрил взглянул на меня с ужасающей жалостью.

— Ох, Марти, — ответил он, качая головой. — Кларк уже много лет не работает. Этот парень потерял все. У него ничего не осталось.

— А собака? Неужели он и про нее наврал?

— Какая собака?

— Джоуи, боксер.

Дэрил покачал головой. Посетители, одетые кто во что горазд, с покорностью ожидали, когда телевизор в углу зала выдаст очередную порцию плохих новостей.

— О господи… — сказал я, прикоснувшись к рукаву ярко-оранжевой рубашки Дэрила. — Я только сейчас сообразил.

— Что?

— Почему Кларк отдал мне свою кошку, Руби.

— И почему?

— Потому что понимал, что больше не может о ней заботиться. Он любил эту кошку.

Примерно в восемь часов, когда мы оба уже начали прикидывать, как долго готовы страдать из-за этого дурака, Дэрил нарушил печальное молчание:

— На то была Божья воля…

Все мы, члены Общества анонимных алкоголиков, прекрасно знаем, что это значит. Программа АА — это программа духовного обновления, религиозная программа, и поначалу некоторые выказывают по этому поводу недовольство.

— Да?

— Как ты относишься к Богу?

— Ну… Я в Него верю. В последнее время все больше и больше.

— Это многих отталкивает. Больше, чем что-либо другое. Потому что слишком тяжело. Однажды Кларк мне сказал: «Я признаю, что я алкоголик, но мне претит идея, что это Божья воля». А я ему кивнул — знаешь, так сочувственно — и ответил: «Конечно, я тебя понимаю. Эта мысль неприятна».

— Ага.

— А потом добавил: «Но черт возьми, по-твоему, получается, что ты — центр Вселенной? Что нет никакой силы могущественнее тебя? Ты когда-нибудь задумывался о такой силе?» А он сказал: «Нет, я не знаю такой силы». Тогда я начал перечислять: а как же правительство, национальные парки, Ниагарский водопад, болезнь Альцгеймера, землетрясения, дождь?..

— Гарвардская школа бизнеса…

— Знаешь, смерть. Смерть сильнее тебя.

Некоторое время мы молчали. Мы оба думали, что через год бывший банкир Кларк, вполне вероятно, будет мертв.

На следующий день мы с Холой отправились в церковь. Был праздник Святого Франциска — день, когда всем четвероногим католикам полагается получить благословение. Так что мы сели в машину и поехали в мою любимую церковь Апостола Павла возле Линкольн-центра.

— Я хочу, чтобы ты прониклась Святым Духом, — объяснил я Холе. — Открой свое сердце и попроси Бога о благословении.

Ее глаза скептически сузились в зеркале заднего вида.

«Что такое Святой Дух, папочка?»

— Сложно сказать. Это такое особое чувство, которое на тебя нисходит.

«Как то, когда вы с мамочкой вместе?»

— Давай не будем об этом.

«Но для меня это лучшее время, — ответила она. — Я так люблю его».

— Я знаю, дорогая.

«Когда мамочка вернется?»

— Ты не могла бы помолчать, пока я читаю «Отче наш»?

Церковь Апостола Павла, построенная в конце XIX века, — настоящий собор в романском стиле. Из-за углубленного прямоугольного дизайна возникает ощущение, будто ты в попал в дирижабль. В противоположном от входа углу находится Стэнфордский Белый алтарь с каменными статуями и трубами готического органа. Боковые алтари и апсиды выполнены в филигранном барочном стиле. Атмосфера этого места такова, что каждый раз, когда я сюда попадаю, у меня появляется чувство, будто я стою на пустом футбольном поле на рассвете в самом конце зимы. Даже когда церковь переполнена, ощущение открытого пространства удивительным образом сохраняется. Здесь есть свой час пик: примерно в десять утра собор наводняется прихожанами и туристами. Месса с хором для меня — самое яркое переживание недели. Тут талантливейшие в мире певчие. По красоте их голоса могут сравниться только с закатом в горах.

Какофония из лая и подвывания ничуть не помешала преподобному Гилу прочесть молитву святому Франциску и краткое поэтичное назидание:

Обычно отец Гил не склонен к пышной словесности. Его проповеди краткие, прагматичные и ясные. Записывать необязательно.

Многие животные дожидаются благословения на руках у детей. На мой взгляд, дети еще слишком малы, чтобы понимать происходящее… Не обходится и без абсурда. К алтарю подходит женщина и протягивает кости своей умершей собаки — такие обгорелые, что я, стоя рядом, чувствую исходящий от них запах огня… Но все это почему-то вдохновляет нашего пастыря.

Отец Гил стал кропить животных святой водой. Пробиваясь через орущую разношерстную (в прямом смысле этого слова) толпу, он являл чудеса меткости.

— Какой большой мальчик! — произнес преподобный, подойдя к Холе.

— Это девочка, прошу прощения.

— Какая красавица.

— Спасибо, — сказал я. — Она приобщилась к вере недавно.

— Прекрасно.

И Хола получила двойную порцию священной влаги.

Пару секунд она стояла озадаченная — и только потом вспомнила, что ненавидит воду.

За день до выставки я решил, что лучший способ подготовить Холу — вымотать ее до такого состояния, чтобы она безразлично взирала на царящий вокруг хаос, пока восторженные посетители будут чесать ее за ухом.

То есть таков был мой план, но…

Даже в лучшие дни, когда, казалось бы, прогресс был очевиден, меня не оставляло чувство, знакомое Холли Винтер (она сказала так об одном из своих многочисленных аляскинских маламутов):

«В действительности он лишь принимал к сведению мои пожелания».

И все же план надо было выполнять. Поэтому я надел на Холу ошейник и повел на север, к Нью-Йоркскому Пресвитерианскому госпиталю, и далее — к Институту неврологии, где мне определенно стоило полечиться. Нам пришлось пройти сквозь толпу подозрительно юных медиков-практикантов в запачканных врачебных халатах. Мы уже возвращались обратно, повторяя на ходу команды, когда мое ухо уловило тихий треск. Хола вздрогнула, но уже в следующую секунду принялась бодро обнюхивать штабель мусора, который на 159-й улице почему-то зовется тротуаром.

Но она хромала.

Правая передняя лапа едва выдерживала вес ее тела. Я уже видел такое, когда ей на лапу попала соль — зимой солью был засыпан весь Манхэттен. Хола тогда вообще не могла двинуться, пока я не извлек крупинки, застрявшие между пальцев.

Внимательно осмотрев лапу, заноз я не нашел. Хола хромала все больше. Кое-как мы доковыляли до дома, и на всякий случай я провел дезинфекцию, хотя при более внимательном рассмотрении не обнаружил ни царапин, ни сыпи, ни ушибов.