По понедельникам у нас были публичные выступления. Это подразумевало монолог минут на двадцать или тридцать, в течение которых бывший алкоголик делился своим опытом, убеждениями и надеждами или рассказывал, через что прошел и как ему теперь живется. Если хотите, сжатая история Воскресения.

Удивительно: список выступающих был так же случаен, как список присяжных в Южном окружном суде Манхэттена, но при этом все они оказывались потрясающе симпатичными личностями, стоило им взять в руки микрофон. Говорят же, лучшие писатели получаются из алкоголиков. Сьюзан Чивер назвала этот феномен «красноречием, которое посещает всех говорящих о собственной персоне».

Друзья по обществу советовали мне внимательнее присмотреться к пункту в начальной части «Двенадцати шагов»: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем».

Помнится, меня к этому признанию подвела одна-единственная строчка в любимой книге любимого писателя — Сьюзан Конант, автора восемнадцати детективов из серии «Тайны собачника». Я читал и перечитывал их с такой же частотой, с какой люди принимают ванну. В «Секретах настоящего бабника» героиня-собаковод по имени Холли Винтер замечает, что председатель жюри дог-шоу «был прекрасно воспитан аляскинскими маламутами и собраниями Анонимных алкоголиков».

Впечатляющая компания, подумал я.

Вскоре я услышал еще одну вещь, довершившую дело прозрения. Я выбрал группу, исходя из того, что она собиралась, во-первых, в мое любимое время — по утрам, а во-вторых, при церкви возле Линкольн-центра, где находились Государственный театр и Нью-Йоркский городской балет. В те дни балет был моей второй страстью — после бернских зенненхундов. Я был уверен — наслаждаясь балетом, ты прикасаешься к Тайне. Когда я отправлялся смотреть балет — один или вместе с Глорией, — мне казалось, что я отделяюсь от тела и возношусь в сферу чистой красоты, которую не мог найти нигде больше.

В один из понедельников к микрофону подошла женщина за пятьдесят, бывшая солистка Нью-Йоркского городского балета. Она до сих пор была высокой и стройной, только коротко обрезала волосы, что балеринам несвойственно, и говорила с интонациями маленькой девочки, которые я часто замечал у танцовщиц на пенсии.

— Я пила, потому что все время боялась, — сказала она. — Нет, не выступлений — они как раз проходили легко. Я боялась, что не понравлюсь другим членам труппы, что не понравлюсь балетмейстеру, что он не даст мне роль, что меня не возьмут на гастроли… Я начала пить и принимать наркотики, потом что боялась нелюбви.

Со временем я стал замечать, что на каком-то неразличимом клеточном уровне мы вызываем отвращение у остального человечества. Психотерапевты называют это ощущение стыдом, но его природа гораздо глубже. Это первородный грех.

Услышав историю балерины, я перестал сопротивляться. Я хорошо помню тот момент. У меня внутри будто щелкнул выключатель. Я сдался. Первый раз в жизни у меня появилось чувство, будто я абсолютно ничего не контролирую. Осталась лишь очень, оченьсмутная вера в силу, которой я не понимал.

Я подошел к Кларку и попросил его быть моим шефом.

Хола стала частью моего обширного замысла в борьбе за трезвость. Группа собиралась каждый день в семь часов утра. Ровно в шесть я чувствовал, как в плечо впиваются острые собачьи зубы. Хола стояла у кровати и выла со старательностью пожарной сирены до тех пор, пока я не поднимался.

— Что такое, Хола? Ты в порядке?

В ту же секунду она поудобнее устраивалась на освобожденном месте рядом с Глорией и мгновенно засыпала.

Биологические часы у собак работают великолепно, они даже улавливают переход на летнее время. Но, увы, собакам не понять, что такое выходные, праздники и желание поваляться еще пять минут, если даже есть несделанная работа. Единственное исключение делается для них самих.

Что касается терпимости к себе — в этом у собак нет равных.

Если вы хотите понять, почему пьете, просто остановитесь на минуту, и реальная жизнь заявит о себе.

Первый человек, с которым я заговорил на собрании — низенький опрятный господин с галстуком-бабочкой и тягучими интонациями, — сказал мне:

— Долгое время не будет никаких улучшений. Вам много раз покажется, что дела идут даже хуже, чем прежде. Это не так, просто у вас обострится внимание к мелочам. Только не отступайте за шаг До чуда.

Моя подруга Аманда, бывшая чемпионка страны по троеборью, которую наркотики довели до эпилептических припадков и подгузников для взрослых, невесело подвела итог:

— Добро пожаловать в джунгли!

Зависть…

Неудачи…

Разочарования…

Торо говорил, что большинство людей живут в тихом отчаянии. Это он еще не пробовал играть на африканских духовых инструментах. Я кажусь неблагодарным?

Неблагодарность… Когда вы оказываетесь в реабилитационном центре или присоединяетесь к программе «Двенадцать шагов», вам советуют начать вести «Книгу благодарности». Каждый день. Кроме этого нужно делать еще много чего — по одному «шажку» в день, — но для таких, как я, эта проклятая книга становится камнем преткновения.

— Ну же, — сказал Кларк однажды утром, когда я категорично заявил ему, что мне не за что быть благодарным. — У всех есть что-то хорошее в жизни.

— Исключение. Приятно познакомиться, — ответил я, ткнув в себя пальцем и невесело подумав, что указываю прямиком в никуда.

— Ммм… Здоровье?

— Я чувствую себя куском дерьма.

— Ладно, — сказал Кларк; он это уже проходил: все новички, только-только присоединившиеся к обществу, напоминают болванчиков в шортах. — У тебя есть квартира. Собственная квартира в Манхэттене, в лучшем городе на Земле.

— Я ее ненавижу. Она слишком темная.

— Как насчет работы?

— Ну конечно! Великое дело — рассказывать людям, как торговать в Интернете. Я служу дьяволу.

— А жена?

— Она чудо, — признал я. — Но она несчастна.

— Почему?

— Она не может найти работу и целыми днями просиживает с гитарой в задней комнате. То есть она пытается не унывать, но я-то вижу, чего ей это стоит. Ей нужна встряска. Что-нибудь действительно хорошее.

— Гм… — сказал Кларк. — Не удивлюсь, если она тебя бросит.

— Может, не будем об этом?

— О’кей. Итак, ты поступил в Йельский университет, писал для нескольких известных журналов, даже был номинирован на «Эмми». Получил степень магистра управления бизнесом, издал пару книг, зарабатывал в год шестизначную сумму. У твоих родителей нет болезни Альцгеймера, у тебя на шее не сидят полдюжины безработных братьев. Господи, ты ладишь с родственниками жены. Ты нашел в себе силу оторваться от бутылки, и ты даже не страшен как смертный грех.

— Спасибо.

— Так где же твоя благодарность, Марти? Все могло быть гораздо хуже.

Я понимал его точку зрения, но мысль, что все могло быть гораздо хуже, решительно отказывалась подходить к разъему у меня в мозгах.

Что и говорить, Кларк встретил достойного соперника.

Некоторое время мы сидели в тишине. Я уныло смотрел то на свой резиновый омлет, то на подергивающиеся уголки губ Кларка. Он о чем-то напряженно думал.

— Нашел, — сказал он, вспомнив единственную тему, на которую я говорил с неподдельным, неизменным и невыразимым удовольствием. — Твоя собака! Хола! Ты должен быть благодарен за нее.

Я покачал головой:

— Жаль признавать, но она чудовище.

Как вы можете убедиться, Хола вовсе не чудовище. Но мне понадобился не один месяц, чтобы раскопать в себе чувство благодарности и включить-таки свет в квартире.

Мне никогда вполне не удавалось избавиться от чувства, будто я не только опоздал на пароход, но жду его не на том причале, не в том городе и даже не в тех штанах. На ранних стадиях лечения такое ощущение возникает почти у всех. Мы идем на работу, затем возвращаемся домой — в кои-то веки с ясной головой и открытыми глазами, — приглядываемся к тому, что делаем, на ком женаты, где живем, и приходим только к одному вопросу: «Как я до такого докатился?»