Судя по всему, батарейки приказали долго жить как раз в тот самый день. Так что кассета, которая была в диктофоне, при попытке ее прослушать, выдала тираду в духе сильно перевозбужденного Буратино — этакая соловьиная трель на высоких частотах. Явно последнюю запись пытались сделать на батарейках, порядком уже посаженных. Обе кассеты, валявшиеся в сумке сами по себе, прослушивались нормально, но относились к предыдущей неделе и, по крайней мере на первый взгляд, ничего интересного не содержали. Я было собралась по этому поводу сильно огорчиться, но Глебов пообещал, что немного поработав с последней кассетой, он воспроизведет «всю эту жуть» с нормальной скоростью. Насчет «немного» он, по-моему, преувеличивал.

Под давлением обстоятельств пришлось временно переключиться на другой объект.

Ильин подвинул ко мне марковский блокнот и обманчиво ласково предложил:

— Я так думаю, солнышко, что в заметках коллеги ты разберешься получше нашего, а? Вон даже почерки у вас похожи — как пьяная курица лапой.

У, язва! Вот и мечтай рядом с такими о просветлении и слиянии с мировым разумом. Только-только умиротворишься — а тебя раз, и на землю, на грешную и оч-чень ощутимую.

К сожалению, ничего такого подходящего для швыряния в ехидного милиционера под рукой не оказалось. Кроме собственно блокнота, но его бросать мне было жаль, лучше полистать. Чем я немедленно и занялась. К счастью или нет, но блокнот оказался новым, всего семнадцать заполненных страниц. Первую занимал список фамилий: Костин, Званцев, Тарский… ясно, весь пантеон кандидатов на кресло губернатора. Или паноптикум. Хотя, по-моему, точнее это назвать зоопарком: вначале крупные хищники, потом помельче, ну и всякие кошки-мышки и прочие мелкие животные. В соответствии с табелью о рангах, то бишь — рейтингами. Ну да, их считают по большей части купленные агентства — но при этом картинку они, рейтинги, дают, достаточно близкую к действительности. Хотя бы потому, что публикуются во всевозможных СМИ, причем часто и обильно. Политическая успешность ведь не из всенародной любви произрастает. Любовь — это так, удобрение. А почва для этой самой успешности — узнаваемость. Смотрит простой человек на предложенные цифирки и убеждается: вот эти нынче в первых ходят, из них и выбирать надо, что ж свой голос попусту отдавать. Месяц-два такой обработки — и реальный график пристрастий возлюбленного нашего электората начинает очень даже соответствовать сочиненным (и, главное, оплаченным) в предвыборных штабах рейтингам. Словом, главное условие успешного пиара — его должно быть много.

Нынешняя губернаторская кампания шумит-гремит уже на полных оборотах. И пока что первая тройка идет плотно. То один, то другой вперед вырывается. С одной стороны, все шансы на стороне нынешнего губернатора: привычка — великое дело. Любимый предвыборный лозунг «коней на переправе не меняют» пользуется ба-альшим успехом. Однако, нынешний за последние полгода, видать, почил на лаврах и позволил себе несколько раз основательно проколоться. Думал, что все ему простят, дорогому и любимому — а главное, нашему — ан, нет, российская публика противоречива. Сбрасывать прежних кумиров любит почти так же, как и водружать их на пьедесталы. Надо полагать, от дыхания господ Званцева с Тарским у нынешнего губернатора не только волосы на затылке — уши шевелятся. Горячее такое дыхание, жаждущее — вот-вот на стельки порвут. Джунгли.

Две фамилии в конце марковского списка — после тройки лидеров — были обведены неровным овалом: Веденеев и Гришин. Н-да. Не радует. Судя по всему, страничка заполнялась при раздаче редакционных заданий в связи с началом предвыборной гонки. Ничего интересного. Хотя…

Следующие восемь страниц, насколько я поняла, занимали интервью с теми самыми Гришиным и Веденеевым. Разбирать предвыборные лозунги, нацарапанные Марковыми каракулями — занятие сродни тому, которым злая мачеха озадачила трудолюбивую Золушку — кажется, она велела ей отобрать просо от пшеницы… Ох! Зато я узнала, что господин Гришин вложил личные средства в ремонт детского садика, а господин Веденеев шефствует над местным клубом ветеранов. Полезные люди, ничего не скажешь. Чего им на прежних местах не работается, чего в губернаторское кресло тянет? Ладно бы еще шансы какие были, а то ведь наберут в первом туре по ноль целых две десятых процента и отвалятся. А уж что денег на предвыборную потратят — нет бы эти деньги тем же детишкам или ветеранам отдать. Тоже мне, олимпийцы, главное — не победа, а участие. Зато засветятся, конечно, да, а скоро уже и думские выборы…

Следующая страничка была пустая, лишь в центре красовалось несколько цифр: «17, 8, 16.34».

— Ну как, братцы кролики, есть идеи?

— А у тебя? — сердито парировал Ильин. Еще бы не сердито — расковыряй-ка вот эдакий ребус. Прям даже неприлично в такой ситуации размахивать собственной осведомленностью. Потому что я-то знала — но, ей-богу, совершенно случайно:

— У меня, други, не идея, я почти уверена. Поезд 17, вагон 8, отправление в 16.34. В сторону Москвы — поскольку нечетный. Родственный ему 18-й идет как раз от Москвы. Вот только за время не особенно ручаюсь. Прибывает семнадцатый, насколько я помню, действительно где-то в конце дня, но — плюс-минус квадратный километр, так что «16.34» может быть не отправление, а прибытие на наш вокзал, он тут стоит минут двадцать. В общем, имеется три варианта. Ох, нет, если делить одушевленные и неодушевленные предметы, тогда четыре. Либо посылка откуда-то оттуда, либо посылка в Москву, хотя это вряд ли.

— Почему? — полюбопытствовал Глебов.

— А их проще отправлять с нашими поездами, которые здесь формируются. И проводники местные, можно связаться в случае чего. А на проходящих бригады тамошние. Можно и с ними отправлять, только тогда нет смысла крупно все это записывать. Если уж срочно понадобилось, приезжаешь на вокзал, ждешь первого же паровоза в сторону Москвы и договариваешься с проводником. А тут точно указано. Значит, либо встречал, либо провожал. Если встречал, то может быть и кто-то и что-то, а провожал обязательно человека.

— Лихо… — грустно согласился Ильин. — Придется тебя к нам на работу брать. А день?

— Ну, знаешь, для этого уже телепатом надо быть. Можно примерно вычислить. По соседним записям. Которые до и которые после. В блокнот ведь подряд пишут, да? Не открывают посередине для очередной заметки. И, раз цифирь эта железнодорожная промежду двух записей, надобно лишь выяснить, когда заполнялись соседние странички. Но это уже завтра, время к ночи. Потому что — ну кому сейчас можно позвонить? Уж конечно, не в кандидатские штабы. Господин Гришин, занимающий три странички перед цифрами, наверняка где нибудь расслабляется от тягот предвыборной гонки. Вместе со своей командой.

Так, а что у нас на следующей странице после цифр? Поглядим. Как, однако, у Марка почерк меняется, эти заметки он, похоже, сам для себя набрасывал, спокойно, вдумчиво и не торопясь. «КВД похож на морг, только цинковых столов не хватает. Сколько же поколений протирало эти ступеньки?» И еще полстраницы в этом духе. Это он, должно быть, своего Славу дожидался.

— Это уже записи последнего дня, — подытожила я. — Вот вам и крайний срок.

— Молодец, хорошо соображаешь! — Ильин показал мне большой палец, но до меня и так уже дошло, что сморозила глупость: вряд ли Марк мог кого-то провожать или встречать после того, как умер.

— Но он ведь не мог знать, что умрет? — вмешался Глебов. — Может, записал то, что к следующему дню относилось? Или вообще через сколько-то…

— Нет, Кеша, вряд ли, — покачал головой Никита. — Тогда число стояло бы, или день недели, а тут только время. Значит, почти наверняка этот паровоз либо в предпоследний, либо в последний день должен был идти. Риточка, может вспомнишь, он каждый день ходит? А то они по новым временам так и норовят то через день, то что-нибудь вроде «вторник, пятница»…

— Всегда ходил ежедневно, по крайней мере до прошлой осени точно. А чего маяться, не проще на вокзал позвонить?