— Он же в Москву на олимпиаду должен был ехать…

— Черта с два он теперь куда-то поедет. Директриса в бешенстве, а без ее ходатайства ни районо, ни гороно пальцем не шевельнут.

— У него же первое место по городу.

— Ну и что? Знаешь, что они говорят? «Как мы можем такого направлять, он там город опозорит. А вы, Олег Георгиевич, вместо того, чтобы приструнить хулигана, его же еще и поощряете. Подумайте о воспитательном эффекте — после такого возмутительного поступка мы его вдруг на международную олимпиаду пошлем. Так каждый решит, что это нормальное поведение». Когда всякие детки на головах ходят — это ничего, это можно, как же, этот папа нам компьютерный класс помог оборудовать, этот ремонт через свою фирму сделает, а этот… Тьфу!

— А его родители? — зачем-то поинтересовалась любопытная я.

— Глебов с двоюродной теткой живет. А родители вечно на каких-то скважинах, нефтяники или, может, геологи, не знаю точно, деньги зарабатывают. За обучение родного дитяти платят аккуратно, а у нас, сама знаешь, не всем по карману.

Узнать продолжение истории о юном техническом даровании помешала классическая застольная авария. Я и то начала уже удивляться — почему это нынешние посиделки происходят без каких бы то ни было эксцессов. Никто еще ничего не уронил, не разбил, никто ни с кем не поссорился — прямо институт благородных девиц, а не собрание гуляющих журналистов. Ну вот, доудивлялась.

Батисов, попытавшись выбраться из-за стола с нашей стороны, «не справился с управлением». И нечего смеяться! Поглядела бы я, как вы управляли организмом, в котором столько всего булькает. Батисов — лапочка и солнышко, даже тогда, когда выпьет. И вообще профессионал: писать или править может в состоянии любого нестояния. А это, между прочим, качество весьма полезное. Особенно для личности, которая алкоголь использует примерно так же, как все остальные пищу — для поддержания жизнеспособности. Правда, иногда жизнеспособность повышается за счет потери координации.

Запутавшись в стульях и собственных конечностях, «солнышко» постаралось свалиться прямо на меня. А поскольку он килограммов на двадцать тяжелее, я тоже не удержалась и ткнулась локтем в стол. Из глаз брызнули все восемьдесят восемь созвездий, но еще хуже было то, что в точке соприкосновения лежал чей-то недоеденный бутерброд. Ладно бы с сыром, а то с рыбными консервами. Я вздохнула…

…и — молча, представьте себе! — пошла отмываться.

Неподалеку от умывальника — ох, только бы вода текла, как следует, а то вечно она капает вроде Бахчисарайского фонтана — я обнаружила пропавшего из "блиндажа" Марка. Я-то думала, он уже домой двинулся. А он вместо этого стенку подпирает. Прямо лбом. Да еще и ладошки пошире растопырил.

Причем стенка вовсе не собиралась рушиться. Может, Маркушке померещилось что-то? Для творческой личности, превысившей норму, — обычное дело.

Тем более, и вид у личности… Н-да… Сниматься в рекламе чудодейственных витаминных комплексов его явно не возьмут. Даже в кадр «так выглядит человек ДО приема нашего средства». Разве что для ужастиков подойдет. Пятна какие-то — синяки, что ли? С кем это он подраться ухитрился? Нет же никого. А кто есть, все в "блиндаже". И вообще цвет физиономии как у двухнедельного покойника. Ага! Пожалуй, все просто: ничего Маркушке не мерещилось, а за стенку держится, дабы не упасть.

Однако, странно… До такого состояния редакционный народ обычно не напивается, все своими ногами по домам расходятся. Даже разговаривают при этом вполне цивилизованно. Границу между «не совсем трезвым» и «совсем нетрезвым» человеком обычно перешагивает только Батисов. Перешагивает, и сразу ложится. Но Маркушке-то оно не по чину.

Марк заметил меня и, попытавшись сфокусировать расползающиеся глаза, издал какой-то невнятный звук: не то «Рита», не то «идите вы»… Закончить мысль ему не удалось. Бледно-зеленый цвет физиономии превратился в почти белый, и Марк с неожиданной резвостью рванулся в сторону умывальника.

Но не дошел.

Абсолютно лысый мужик с большими, плотно прижатыми к черепу ушами — судмедэксперт, а может, патологоанатом, кто их тут, в морге разберет — поглядел на меня, вздохнул… Ни взгляд, ни вздох не выражали не то что любви или там сочувствия — тут не мелькало и тени простенькой доброжелательности.

Вроде, и выгляжу я сегодня вполне пристойно, как цивилизованная личность, — правда, по причине, никакого отношения к моргу не имеющим. Не являться же в облздрав на официальное интервью в джинсах и футболке. Пришлось привести себя в относительно приличный вид, и вряд ли я успела этот вид растерять по дороге от облздрава до морга. Почти официально выгляжу, честное слово.

А этот потрошитель трупов смотрит на меня, как хозяйка на позавчерашнюю колбасу: то ли еще съедобна, то ли пожарить надо, то ли просто выкинуть. Или — применительно к месту встречи: какой из прозекторских столов больше подойдет для этой нежданной визитерши.

С чего бы? Или это профессия так себя оказывает — какое может быть дружелюбие, когда каждый день сплошные жмурики вперемешку с безутешными родственниками.

А может, мне просто мерещится? После таких бесед, как с этим типом из облздрава, надо сразу в отпуск уходить, а не по моргам шляться. Полтора часа разливался соловьем, а выжми эту музыку на предмет информационного содержания — полный ноль. Это же талант просто — полтора часа распинаться на всякие важные темы, и не сказать при этом вообще ничего! И главное — врет, знаю, что врет, и он знает, что я знаю… Бр-р!

В ответ на мою вступительную речь — Валя Марков, мол, коллега мой и все-такое — «потрошитель» угрюмо буркнул:

— А родственников у него нет?

Пожалуй, мне все-таки не мерещится: голос у мужика, как будто его часов шесть в морозилке держали. Ах да! Морг — он же по сути большой холодильник. Значит, это все-таки профессиональное.

Отвечать не хотелось, да и нечего было отвечать. Не рассказывать же про то, что я тут нахожусь исключительно по причине неистребимого собачьего не то любопытства, не то охотничьего инстинкта — уж очень мне не понравилось, как выглядел Марк перед тем, как его увезли.

И народ, который похоронами занимался, буркнул мне чего-то невнятное: не то печенка отказала, не то еще что-то в этом роде. Ну да, все едино человек помирает от остановки сердца.

И вот мне обязательно зачем-то требуется выяснить, отчего же это сердце остановилось. А больше всего мучает ненормальная совесть — а вдруг это я чего-то недосмотрела.

— Нет у него никого, — я даже в рифму заговорила, должно быть, от растерянности. — Да вы забудьте про мою принадлежность к женскому полу. Вопрос на две минуты. Или он от чего-то сложного умер, двух минут не хватит?

— Да хватит, конечно… — он снова замолчал. Правда, замороженный какой-то.

— Только, если можно, попроще, без спецмедтерминов. На уровне табуретки.

— Ну, если табуретки…

Глядите-ка, он еще и усмехаться умеет!

— Вы знаете, что такое трихопол?

— Ну… по-моему им всякое такое лечат… венерическое. Или раньше когда-то лечили.

— Совершенно справедливо. С одним уточнением: он несовместим с алкоголем. А ваш коллега, бывший господин Марков…

Ох, и шуточки у них тут! Профессиональные, что ли? «Бывший господин Марков», надо же! Но цинизм это или не цинизм, а ведь абсолютно справедливо. То, что осталось от бедного Марка, уже явно не «господин». Да и вообще не человек. Тоже цинизм, между прочим. А куда деваться? От болезненных эмоций одно спасение — черный юмор. Действенно, хотя и не всегда аппетитно.

В морг я притащилась через пару-тройку дней после похорон, когда угрызения совести стали совсем уж невыносимыми: вот, увлеклась беседой, не заметила, что Марк подевался куда-то, а главное, надолго. Может, вызвали бы «скорую» пораньше, его, бедного, и успели бы откачать. Живая… ох, как раз уже неживая — иллюстрация к вопросу о вреде неумеренных возлияний.