— Да нет, не особенно. Как все.

— «Как все» тоже разное бывает. Напивался часто?

— Случалось. Не знаю. Мог месяц трезвый ходить, мог неделю не просыхать — не запой, а так, по случаю…

— Когда деньги были?

— Нет. Именно как сложится. Деньги у него всегда были.

— Тогда вот тебе первая версия, самая вероятная: жена или кто-то в этом роде решает самостоятельно полечить его от алкоголизма, ну, и перебарщивает. Не все же соображают так, как ты. Ты и представить себе не можешь, какие иногда люди глупости делают.

— Нет, Ильин. Такую глупость я представить себе как раз могу. Только не было у него не то что жены, но даже постоянной женщины. И вообще, кажется, никого. Бирюк, он и есть бирюк.

— А ты все-таки уточни. Если же и вправду нет… ну, тогда сама понимаешь. Только заниматься этим никто не станет — сказано, сам, дурак, отравился, значит, сам и дурак. — Ильин задумался. — Вот что, ясная моя. Мне это тоже не нравится. Давай по порядочку. Начала ты замечательно, хотя немного не оттуда.

— Как это не оттуда? — обиделась я.

— Если его действительно старались вывести из строя, значит, была тому какая-то причина.

— Что, опять «кому выгодно»?

— Насколько мне известно, ничего более толкового пока не придумали. Всегда одно и то же: мотив и возможность.

— Ну и?

— Сама догадаться не в состоянии? Все упирается в последний день, так? Из чисто медицинских соображений. Тогда главные вопросы: где был, с кем встречался.

— У приятеля своего был, в КВД. В клинике «Сюжет-клуб», в центре «Двое»… Намеревался зайти в такую же клинику «Тонус», но не зашел, даже не позвонил почему-то. К концу рабочего дня оказался в редакции.

— Очень мило, — подытожил вредный Ильин. — Но мало. Почему собирался в «Тонус», но не зашел, а? Кто-то отвлек? Чем? Почему даже не позвонил?

— Ну, извини, чем богаты… Откуда я могу знать, почему он в «Тонус» не зашел. Что мне сообщили, то и тебе передаю, — обиделась я, хотя обижаться следовало на себя: ведь и в самом деле очевидные вопросы прояснить не удосужилась.

— Не ерепенься. Если информации мало, надо — что? Правильно, раздобыть. Или хоть придумать, откуда взять больше, — ласково, но вполне назидательно молвил Никита мой Игоревич.

— Да не знаю я!

— Знаешь-знаешь, тебя эмоции сбивают. Ладно, помогу. У журналиста должен быть блокнот. Найди его. А если повезет, так еще и диктофон отыщется. Ну! — скомандовал он.

Да, пожалуй, я в самом деле не более, чем лошадь…

— Ч-черт! Ильин, ты гений, а я жалкий дилетант. У меня в столе — в редакции — его сумка осталась. Его как увезли, никто про это и не вспомнил. А паспорт в куртке был. Так я еще сегодня туда успею.

— Ну вот, убедилась? Все ты знаешь, через час и сама бы об этом вспомнила. Только не напрягайся так, надорвешься. Ты, кажется, хотела с мальчиком душеспасительную беседу проводить? Вот и проводи. Я часа через полтора вернусь на машине и тебя к редакции подброшу. Вместе и посмотрим. Если ты не против, конечно.

— Ох, Никита, какой же ты лапочка! — от восторга я чмокнула его куда-то в ухо, а он… впрочем, это к делу не относится.

— Ну, господин Глебов, доломали агрегат? Как насчет поговорить? — Милый мальчик со вздохом вылез из-за компьютера и двинулся за мной на кухню. — И, может, все-таки на «ты»?

— Послушайте, юноша, — вмешался Ильин. — Вы, во-первых, сильно не смущайтесь. Чтобы эту девушку напрячь, и десятерых мало будет. Во-вторых, если уж она решила общаться с вами на «ты», деваться некуда, не сейчас, так через неделю все одно так и будет. Можно, конечно, просто сбежать…

— Зачем? — поинтересовалось дитя, невинно хлопая соломенными ресницами.

— Н-да, — озадаченно молвил Никита. — Кажется, вы, господа, нашли друг друга. Постарайтесь ничего не взорвать до моего возвращения, лады?

Кивнули мы с юным дарованием одновременно. Наверное, это что-то значит?..

— Ну, что, прелестное дитя, сбежать ты не захотел, давай попробуем определить статус кво.

— Без проблем.

— Я, правда, сильно не настаиваю. Ты вполне можешь сказать, что это не мое дело, и будешь абсолютно прав. Но мне все-таки хотелось бы слегка разобраться в ситуации. Во-первых, я уже миллион раз слышала про тебя от Олега, он у тебя чего-то там преподает.

— Олег Георгиевич?

— Ну да. Он имеет честь быть мужем одной из моих коллег, и я к ним обоим отношусь наитеплейшим образом. Конечно, твое право устраивать фокусы, и проблемы Олега — переживать из-за них или нет. Но у меня создалось впечатление, что он единственный из преподавателей продолжает нормально к тебе относиться.

— Это точно, — грустно подтвердил Кешка. Действительно грустно. Похоже, учительские переживания из-за его фокусов Глебова и впрямь огорчали.

— А из-за этой олимпиады он и вовсе расстроился. Если я правильно поняла, это неплохой, причем во всех отношениях неплохой шанс, так?

— Так, — кивнул «ребенок» еще более уныло.

— А невинный младенец Иннокентий не нашел лучшего времени, чтобы продемонстрировать школе истинное лицо известной особы. Способ очень милый, а вот последствия — не очень.

— Да ладно, — буркнул «невинный младенец». — Знал ведь, что так будет, не с бухты-барахты развлекался.

— Собственно, я как-то и не сомневалась, что последствия ваша милость просчитала заранее. Про бурную общешкольную любовь к Изабелле я также наслышана. От того же Олега. Непонятно одно. Мадемуазель Изабелла — явление, как я понимаю, не сегодняшнее. Что за необходимость была устраивать тарарам в самый что ни на есть неподходящий момент? Неужели уж так накипело?

Глебов дернул оранжевым плечом и ничего не ответил.

— Ладно, согласна, девица та еще, судя по рассказам. Но почему именно сейчас? Сам ведь говоришь, что знал о последствиях. Устроил бы ей подарочек после олимпиады. Уж будто истинное лицо этой девушки — такая уж тайна. Месяц подождать никак нельзя было?

— Нельзя, — Глебов опять тяжко вздохнул. Ох, и тяжко, ох, и глубоко. По сравнению с этим вздохом пучина мирового океана — так себе, чайное блюдечко.

— Открою тебе страшную тайну. Я нынче по этому поводу — ехать тебе на общероссийский тур или нет — выдержала небольшую баталию в гороно. Это вторая причина моего, ну, скажем, интереса. Понять бы — надо было туда идти или нет.

— Зачем?

— Что зачем — понять?

— Идти зачем?

— Причина первая — теплое отношение к известному тебе Олегу Георгиевичу, и проистекающий из этого вопрос: нельзя ли его душеньку, уязвленную непонятными поступками некоего Глебова, как-то утешить. Вторая — более чем прохладное отношение к всевозможным дамам от образования. Ну и вдобавок взыграло во мне, уж извини, здоровое любопытство: как это получилось, что такой умный мальчик такую глупость сотворил. Вот, собственно, и все причины.

— Надо было, — буркнул Глебов.

— Да-а, гвозди бы делать из этих людей. Небось лучшего друга спасаешь? От участи, что страшнее смерти? — я выстрелила почти наугад — ну, не совсем наугад, в конце концов, если дитя упорно что-то скрывает, почти наверняка оно скрывает кого-то — и, похоже, попала в десятку.

— А… — юное дарование, как открыло рот, так и забыло его закрыть. Прелесть мальчик! Удивительно в нем сочетается совершенная взрослость со столь же совершенной младенческой свежестью.

— Что же тебя так удивило?

— Даже Ольгерд… — дитя замолчало.

— Вы его Ольгердом зовете? Оригинально. Надо будет ему рассказать.

— Он знает, — буркнул Глебов.

— Ну-ну. Так вот, Олег Георгиевич, возможно, слишком близко с тобой знаком, чтобы догадаться, где собака зарыта. Воспринимает тебя как яркую индивидуальность и нетипичного представителя. А люди на самом деле, даже нетипичные представители, скрывают обыкновенно одни и те же вещи. Ясно, что, если бы проблема касалась тебя самого, ты вполне мог бы потерпеть некоторое время. Плюс еще игровые автоматы… Складываем два и два, получается влюбленный приятель. Кто именно — не спрашиваю, не принципиально.