Крупной рысцой, по памяти сокращая путь, Стелла скакала к дворцу Маргулая. Мокрые ветки хлестали по лицу, кусты — по ногам; холодные капли так и норовили скатиться за шиворот. От этих противных капель по всему телу бегали мурашки.
Она замешкалась, наткнувшись на дорогу, и, немного подумав, направила лошадей к зарослям орешника, когда оттуда с криками выскочили двое подростков с белыми, как мел, лицами. Вид лошадей будто парализовал их, они замерли на месте, дрожа, как крольчата. Приглядевшись, принцесса увидела у них в руках большие корзинки, из которых кокетливо свешивались заячьи уши.
— Кто Вы? — Мальчик заслонил рукой дрожащую сестрёнку.
Какие же они оба худые! А лица? Обветренные, со впалыми щеками… А ещё эти жилки, у обоих: и у брата, и у сестры. Они пульсируют на их тоненьких гусиных шейках в такт неровному дыханию.
Одеты плохо, хотя и не в лохмотьях. На парнишке, судя по всему, сюртук с отцовского плеча — он ему велик, на локтях заштопан коричневыми нитками, полы обрезаны, уже лохматятся, а на плечах ткань лоснится… Да далась ему его одежда! Но, как ни странно, после она не помнила ни лиц, ни глаз этих испуганных детей, только потёртый красный сюртук мальчишки.
— А ты не боишься, что я из маргинов?
— Нет. — Он скользнул взглядом по её мечу. — Среди них нет женщин. Вы не из дворца.
— Почему?
Мальчик промолчал, упрямо сжав губы. Он ей не доверял.
— Я друг, и мне абсолютно всё равно, чем вы здесь занимаетесь, — поспешила заверить его принцесса.
— Друг? — с сомнением покачал головой мальчик. — Наши друзья не носят оружия. Кроме того, мы ничего дурного не сделали.
— Не сомневаюсь.
— Так кто же Вы? — Страх начал проходить, но маленький зверёк по-прежнему не доверял ей.
— Можно сказать, что я тоже браконьерша, только меня интересует дичь другого рода, — рассмеялась девушка.
— А мы не браконьеры, мы орехи собираем. — Девочка выступила вперёд и, краснея, сняла с шеи туесок, полный орехов, и протянула принцессе. Корзинки были предупредительно спрятаны за спину.
— А в корзинках что? В первый раз вижу орехи с ушами! — Стелла добродушно рассмеялась и протянула руку, чтобы потрепать девочку по голове, но та быстро юркнула за брата.
— Мы Вам ничего не сделали, сеньора, — с укором сказал мальчик, шаря глазами по земле в поисках палки или чего-нибудь ещё, пригодного для защиты.
— А я Вам?
В воздухе повисло тяжёлое молчание. Как же убедить их, что она не враг, что она тоже боится, тоже вздрагивает от каждого шороха?
— Послушай, ты не видел маргинов? — Девушка нарушила затянувшееся молчание и опасливо огляделась по сторонам. — Мне бы не хотелось наткнуться на них за каким-нибудь деревом.
— Нет, не видел, — угрюмо буркнул мальчик и потащил сестру обратно в заросли орешника.
— Послушай, — крикнула ему вдогонку Стелла, — я дам тебе прокатиться на лошади, если ты покажешь мне, где можно поесть и немного отдохнуть, не опасаясь маргинов. Хочешь прокатиться на лошади?
Мальчик в нерешительности остановился.
— Я честно дам тебе прокатиться. Если хочешь, я отойду подальше, когда ты будешь кататься.
— У Вас есть вторая лошадь. — Он обернулся к ней и пристально посмотрел в глаза. — Откуда мне знать, что Вы не схватите меня в охапку и не отвезете к маргинам.
— Да мне тебя не поднять! — рассмеялась принцесса. — Как, по-твоему, я смогу управиться с таким большим парнем, как ты?
— Ну, ладно. Только Вы помогите мне сесть в седло — я сам не сумею, — виновато улыбнулся он.
Ему понравилось ездить верхом, хотя он плохо держался на лошади, видимо, сидел на ней в первый раз в жизни. То, что Стелла не причинила ему зла, а, наоборот, позволила вдоволь «помучить» Лерда, пятернёй вцепившись в его гриву, внушило ему доверие к ней. Внешнее проявление доброты дети нередко принимают за саму доброту, дуются и называют человека злым, когда он им чего-то не позволяет, и проникаются глубоким доверием к тем, кто им потакает.
Когда лицо мальчишки расплылось в улыбке от удовольствия, принцесса решила вернуться к волновавшему её вопросу:
— Так нельзя ли здесь где-нибудь спокойно пообедать?
— Можно, — ответила девочка, недовольно, с кислой физиономией смотря на улыбающегося брата. — У нас дома. Думаю, мама не будет против.
— А где вы живёте? — поинтересовалась Стелла.
— Во дворце, — с гордостью ответил мальчишка, строя рожи сестре.
— То есть? — недоумённо переспросила принцесса.
— В каморке возле кухни. Только сейчас там потолок течёт, и мы с мамой перебрались в домик дедушки. Дедушка у нас был лесником и жил прямо в лесу.
— Это недалеко отсюда, — поспешила добавить девочка и, показав язык брату, предложила: — Если хотите, я провожу Вас.
— А кто ваш отец? Чем он занимается?
— Он повар.
— А можно мне тоже прокатиться верхом? Ну, пожалуйста! — захныкала девочка; в уголках глаз заблестели слезинки.
— Молчи, плакса! Ты девчонка, а девчонки не ездят верхом, — цыкнул на неё брат.
— Так уж и не ездят? — усмехнулась принцесса. — А как же я?
— Вы ведь не девчонка, а сеньора, — краснея, пробормотал парнишка.
— Лично я не вижу никакой разницы. Иди сюда, — Стелла поманила рукой плаксиво поджавшую губки девочку, — я тебя подсажу. Поедешь со мной. Да, не забудьте свои корзинки — а то останетесь вечером без жаркого, — рассмеялась девушка.
Сторожка, в которой временно поселился повар с семьей, стояла на пригорке неподалёку от ограды дворцового комплекса. Она была небольшой, с покосившейся тёсовой крышей, в нескольких местах залатанной соломой. Из трубы струился приятный дымок.
Дети с весёлым смехом ввалились внутрь, обдав вышедшую им навстречу мать прохладным осенним воздухом. Следом за ними, предварительно привязав лошадей, вошла Стелла.
Внутри было темно — в сторожке было всего одно наполовину забитое досками окно; обстановка красноречиво свидетельствовала о бедности.
На полу, у окна, были разбросаны куски ткани (очевидно, до прихода детей мать занималась шитьём), в дальнем углу что-то кипело в прокопченном чугунке над неровным пламенем очага. Перпендикулярно окну, вдоль стены стоял топчан, покрытый шерстяным покрывалом; в его изголовье, почти у самого очага стояло некое подобие стола и трёх табуреток. Дети спали прямо на земляном полу, на овечьих шкурах.
Жена повара походила на девочку-подростка лет пятнадцати. Она была землянисто-бледной, с длинной тонкой шеей, немного угловатая и казалась невесомой от странной для матери двух детей худобы. Глаза у неё были голубые, по-детски наивные, большие и грустные; глядя на них, казалось, что она неизлечимо больна. Волосы у неё были длинные, до пояса, но странно бесцветные, не то русые, не то рыжие. Она закручивала их на затылке в узел, но все они в него не помещались, и пряди падали ей на плечи, нервную шею, острые, проступавшие сквозь ткань грубого домашнего платья лопатки.
До прихода мужа женщина молчала, избегая встречаться взглядом с принцессой, хотя и после не стала разговорчивее. Молчаливо расставляла глиняную посуду, разливала по горшкам суп, услужливо пододвинула Стелле табуретку… Принцесса даже начинала сомневаться в том, умеет ли она говорить.
Повар был не похож на свою супругу. Крепкий, коренастый, весёлый, он любил выпить эля, который втихомолку таскал из хозяйских запасов, и без зазрения совести ставил силки по всему лесу Шармен. Правда, в этом случае рисковал не он, а его дети — именно они проверяли силки и забирали попавших туда животных. Ему, собственно, ничего не грозило, кроме потери ребят и работы. Он учил своих крошек проверять силки ночью, но сегодня в доме было так пусто, что, пожалуй, и мышь повесилась, поэтому дети пошли на «промысел» днём. К счастью, всё обошлось.
— Я вижу, Вы женщина тонкая, не нашей крови, — улыбаясь во всю ширину своего полного рта, сказал повар, — наша пища Вам не привычна…
— Что Вы, очень вкусно! Ваша жена чудесно готовит. — Стелла с жадностью уничтожала содержимое своей тарелки.