Его бостонская жена с Востока смотрела на него, ничего не говоря. Какие бы чувства не обуревали Клементину, она держала их застегнутыми наглухо, как ее жесткий воротник. На памяти Гаса, за всю их совместную жизнь Клементина высвобождала эмоции только в постели, в его объятиях, и только однажды в тот день на могиле Чарли, когда истошно вопила от ярости и боли. Гасу так хотелось, чтобы и сейчас она дала волю чувствам, пошумела и поругалась на него, возможно, даже разрыдалась. Черт, что же это за женщина такая, которая никогда не плачет? Маккуин хотел, чтобы она обнажила свой страх, и тогда он смог бы показать себя настоящим мужчиной и успокоить жену.

Клементина шагнула к мужу, но Гас попятился, испугавшись напора внезапно всколыхнувшихся в груди чувств. Именно ему не терпелось покричать, поругаться и разрыдаться. Именно он нуждался в утешении.

– Гас, что такое? Что случилось?

Маккуин наткнулся бедром на стул и сел на него. Закрыл лицо руками и случайно угодил локтем в лужу пролитой Сарой каши.

– Вот черт! – воскликнул он и рассмеялся, но вырвавшийся у него смешок больше походил на рыдание. Гас прижал к губам кулак.

Горячие слезы обжигали, и он крепко зажмурился. Но когда открыл глаза, жена по-прежнему стояла рядом. Гас не мог поднять голову, не мог позволить ей увидеть его лицо, не тогда, когда глаза застила жгучая пелена. Клементина коснулась кулака, который Маккуин все еще плотно прижимал ко рту, и тем самым словно выдернула из бочки затычку.

Полились слова, резкие и скрипучие.

– О, Боже, Клем, мы совсем разорены. Близится срок выплаты налогов, а все проклятое ранчо заложено, от подвала до дымовой трубы. Скот теперь не просто страдает от жажды, он подыхает, а те, кто еще таскают ноги — лишь беспородные твари. Чтобы построить дом, я занял деньги под землю, и сейчас я так ужасно... – «Боюсь». Но Гас не мог сказать этого жене. Не мог сказать, как сильно напуган. Он мужчина. Тот, кто должен заботиться о ней. Тот, кто закармливал ее обещаниями дать ей все, что она когда-то оставила, поддавшись на его посулы и сбежав с ним. Тот, кто делился с ней грандиозными планами по превращению «Ревущего Р» в самое лучшее ранчо к северу от Техаса.

 Каким-то образом ее рука оказалась у него на голове, и Клементина снова и снова гладила его волосы, как мать, ласкающая ребенка. Сладко. Так приятно, что Гас устыдился. Устыдился, что так сильно в этом нуждался.

– Сколько тебе нужно? – спросила Клементина.

На мгновение Гас понял ее неверно и чуть не сказал вслух: «Я хочу тебя всю. Всю тебя, Клементина, включая — даже в особенности — те части, которые мне никогда не принадлежали». Но затем, прежде чем слова сорвались с губ, он осознал, что жена говорила о деньгах, и горько усмехнулся.

– Почти все, что находится в банке профсоюза горнорабочих, если бы нам взбрело на ум его ограбить.

– В таком случае, на налоги. Сколько тебе нужно на налоги?

Гас провел рукой по лицу. Он трясся, но глубоко внутри, внизу живота, там, где, слава Богу, она не могла увидеть.

– Около сотни.

Клементина отошла в сторону, и Гас чуть было не вытянул руку, чтобы вернуть ее. Он услышал, как она пересекла кухню, стуча каблуками по сосновым доскам. Загремела посуда, а затем снова послышалось клацанье туфель, и Клементина положила что-то между его расставленных локтей. Предмет пах мукой и зазвенел, ударившись о стол.

Это что-то хранилось в мучном закроме, было спрятано в мучном закроме. Гас почувствовал муку на пальцах, когда взял вещицу в руки: странный мешочек имел форму сердечка и был сделан из какого-то шелковистого материала. Именно этот тяжелый мешочек звенел и был наполнен...

Гас поднял голову и пристально посмотрел на жену. Та ответила ему спокойным взглядом широко распахнутых глаз.

Его рука так крепко сомкнулась вокруг шелкового кошелька, что ладонь засаднило.

– Откуда это? – И тут же подумал, что убьет Клементину, если она скажет, что деньги от его брата.

– От моей матери. Там было больше, но я немного потратила за эти годы. На фотографическое оборудование, ведь ты с таким неодобрением относился к фотографированию, что мне казалось неправильным брать твои деньги, а еще... и на другие вещи.

– Другие вещи, которые я не одобрял?

Клементина втянула в себя воздух, ее плечи окаменели. Тем не менее она крепко сжимала губы, как всегда делала вместо того, чтобы спорить с мужем. Гасу захотелось встряхнуть жену, ударить ее. Заставить Клементину хоть что-то почувствовать, черт бы ее побрал.

Маккуин не осознавал, что резко поднялся со стула и замахнулся, пока жена не отшатнулась от него. Сейчас ее округлившиеся глаза казались темными, а кулаки комкали тяжелую черную ткань юбки. Клементина смело подняла подбородок, но в ее глазах по-прежнему плескался дикий страх, и Гас ощутил, что отчасти доволен этим страхом, помоги ему Боже.

– Ты ударишь меня, Гас? – спросила она тихим напряженным голосом. – Нарушишь свое слово и снова ударишь меня?

Маккуин опустил руку, стиснул пальцы в кулак и отвернулся от нее.

– Нет. Но должен бы. Должен.

Гас бросил мешочек с деньгами на стол и вздрогнул от звона, раздавшегося во внезапно наступившей в кухне тишине. Все эти годы... она хранила свое сокровище все эти годы и прятала от него. Берегла и в год пожара, и в ту зиму, когда они с Заком отправились охотиться на волков. Гас почувствовал, как внутри него что-то сломалось.

– Просто скажи мне одну вещь: все те разы, когда нам бы чертовски пригодились эти деньги… почему ты не дала мне их раньше?

Клементина не ответила, и он резко повернулся.

– Почему, черт тебя побери?

– Потому что это мои деньги. Мои. – Гас наблюдал, как поднялась ее грудь, когда она изо всех сил старалась вдохнуть, наблюдал, как она пытается сдержаться, эта женщина, которая никогда не плакала, не ломалась и не сдавалась. – И потому что мама... Мама заставила меня пообещать, и я должна была сдержать данное ей слово. Она... она сказала, что каким бы мужчиной я тебя не считала, я должна сохранить это как свой маленький секрет. В противном случае ты бы решил, что деньги принадлежат тебе по праву, и забрал бы их, и если бы мне когда-либо пришлось уехать... я бы не стала... я бы не смогла... – Клементина прикусила нижнюю губу и отпустила её, и в этот миг, презирая себя, Гас внезапно возжелал прижаться губами ко рту жены, овладеть ее ртом. И за это Маккуин ее возненавидел. В тот момент он действительно ее ненавидел.

– Значит, вот о чем ты все время думала, Клементина? Собиралась когда-нибудь оставить меня? Ну, если это так, то не лучше ли уехать, пока это возможно, а? Знаешь, ведь ты не шибко меня благодетельствуешь тем, что маешься здесь со мной. Я прекрасно жил до тебя и, пожалуй, и дальше обойдусь, если ты меня бросишь.

Кровь отхлынула от лица Клементины, словно он разорвал ей сердце. Она один раз качнула головой из стороны в сторону.

– О, Гас... как ты можешь так говорить? Ты не понимаешь...

– Ты чертовски права — не понимаю! Я дал тебе все, что у меня было. Все свое отдал тебе. Все, что у меня было, – до самого нутра — я охотно позволил тебе забрать. Но клянусь Богом, малышка, иногда мне кажется, будто смотрю на тебя с другой стороны изгороди. У тебя вообще есть сердце? Под всем этим крахмалом и манерами есть хоть какие-нибудь чувства?

Его слова обрушивались на жену как удары, и она чуть не вздрагивала:

– Я не это хотела сказать. Совсем не это.

Клементина не заплакала. Она никогда не плакала. Но ее плечи сгорбились, и она схватилась за живот, будто Гас ударил туда кулаком. Маккуин причинил ей боль, как и собирался, но теперь не мог вынести ее страданий.

– Клементина... – Гас притянул жену в свои объятия. Он взял её лицо в ладони и посмотрел ей в глаза в поисках правды. В поисках ее самой. – Пойдем наверх.

 Легкий румянец окрасил щеки Клементины, но она кивнула, тяжело дыша, отстранилась от мужа и пошла через кухню в их спальню.