В Корнуолле живут дикари, которым Жозефа показалась бы истинной Афродитой. Камбрию населяют очень милые обезьяны. В Аранмур и Западный Керри я не поеду даже под страхом смертной казни.

Брат сказал, что хочет посетить Девоншир, чтобы познакомиться с той прелестной леди, которая нарисована на картинке… Я тоже могу так уложить волосы — Арабэлла давно уж просила согласия, чтобы заняться моими „космами“. Надеюсь, он забудет эту слащавую дурочку. Книгу я запрятала подальше, а страницу с девонширским типом разорвала на мелкие кусочки.

Арабэлла говорит, что никогда так не страдала, как на корабле. Еще бы! По требованию капитана она вынуждена была сдать ему маленькую жаровню, которую специально заказала в Бриджтауне перед дорогой. Эта курица сжигала в ней то, что ни в коем случае не должны были увидеть ни моряки, ни даже русалки — судя по ее категорическому отказу от того, чтобы выбрасывать свои тряпки в море. А я бы согласилась вечно жить в пути. Чтобы Эдвард лазал по канатам, чтобы мы с ним смотрели на горизонт и спорили, Америку увидим или Индию…

Ура-ура, мои стихи пользуются шумным успехом. С тех пор как мы поселились в Лондоне, уже дважды переиздавался сборник, написанный мною в пути. А ведь я чувствую, что новые будут лучше. План сработал, напрасно боялась глупая Жозефа, все идет замечательно. Не понимаю ее пророчеств, что такое десять лет в сущности, разве это не целая жизнь, моя жизнь, жизнь гения?! Наконец-то папа увидел, что я самая лучшая из всех его детей, даже лучше Эдварда! А уж про жалкую зануду Арабэллу и говорить не приходится, ее физиономия становится кислее день ото дня и скоро станет совсем похожа на лимон.

Когда папа сказал, что Эдвард уедет в Итон, но мне с ним ехать нельзя, я почувствовала, что умираю. Никогда не плакала, а в тот день от слез у меня болела голова, и я не могла подняться с подушек, чтобы посмотреть, как отъезжает экипаж…

Мне бы хотелось плыть и плыть по морю… и никогда не приезжать в Англию. Все оказалось не так, как представлялось дома. Гораздо, гораздо хуже.

Мне иногда снятся странные сны. Жозефа в такие ночи говорила, что духи уводят меня в лес, но я не должна идти за ними, потому что вернусь уже не такой, как была. Я любила эти сны и ждала их. Что за печаль, если в один прекрасный день мне не удастся собрать все свои части воедино наутро!

Так вот, один из таких снов пришел ко мне в последнюю ночь, проведенную в нашем доме на Ямайке. Мне снилось, что все духи и говорящие животные из детских сказок позвали меня с собой. Я пошла за ними, хотя была уже большая и давно забыла глупые россказни Жозефы. Но в эту ночь они были моей армией, и я повела их в последний бой.

Я продиралась вместе с ними сквозь мангровые заросли, оглядывалась на мою рать и видела большие маски, разрисованные белой и красной красками. Маски в танцующем свете факелов казались живыми лицами, меняющимися в ужасных корчах.

Мне не было страшно! Потому что все эти чудовищные лица, говорящие животные, летающие пауки — все это мои воины, готовые умереть за меня, и я радовалась, что у меня такие смелые и верные бойцы.

В лесу, куда мы пришли, ждали другие солдаты. У большого костра мне вручили маску, сделанную специально для меня. Дали в руки копье и кубок кипящего тумана. Жозефа большим ножом, прокаленным в огне, отрезала мои волосы и вымазала мне руки красной кровью петуха, зарезанного над костром, вокруг которого сидели куклы. Как ей удалось стащить все игрушки у сестер, ума не приложу. Близняшки не расстаются с ними до сих пор и даже запирают шкаф, куда прячут их на время обеда или прогулок.

От первого глотка из кубка стало весело, так весело, что я, не сдержавшись, пустилась в пляс, и животные повторяли за мной движения. От второго глотка я почувствовала такую силу, словно в грудь поместили целую гору — с лесами, камнями и верхушкой, терявшейся в облаках. От третьего глотка ужасная злость закипела во мне, будто лава расплавилась внутри Везувия и готова вот-вот перелиться через край.

Тогда я закричала и повела свою армию в бой. При выходе из леса нас ждали фаланги противника. Сталь сияла в лунном свете так, что резало глаза, будто от лучей самого яркого солнца. Хоругви развевались на их кизиловых сариссах [9].

Бронзовые коринфские шлемы скрывали лица солдат, и огромные гребни из конских волос развевались на ветру. Как только враг увидел нас — страшный грохот раздался. Тысячи махайр ударили одновременно по щитам, и дрогнула моя армия.

Но волшебный напиток, приготовленный Жозефой, сделал меня бесстрашной. Я закричала диким голосом, и мои воины ответили мне. Желание разорвать стройные ряды противника, кромсать их тела, вырвать их сердца переполняло меня. И начался не просто бой. Это был праздник крови. Это было торжество смерти. Это была битва богов.

Мои верные воины сражались не на жизнь, а на смерть. Как я гордилась ими! Среди них были видом полностью животные, реальные или же фантастические. Ангелы были со мной — ведь они тоже не люди и не птицы! Значит, и победа была моя.

Вот мы смели строй фаланг, многие латники лежали, и гиены еще у живых глодали их лица. Мои смелые воины вырезали сердца из-под бронзовых лат и поедали их на глазах умирающих. Стоны и крики раздавались на поле битвы. Кровь плескалась уже по колено.

Я искала своего главного врага. Не хотела, чтобы кто-то другой убил его до меня. Наконец мы встретились. Все остановились и молча наблюдали за ходом нашего поединка. Всех мы превзошли в ярости и жестокости. Сердце возликовало, когда мой меч вонзился в грудь воина.

Молча упал он на колени передо мной. Скатился шлем с его головы, и я увидела его лицо. Ужас ледяным кольцом обхватил меня, когда я увидела, кого убила. Я захотела умереть сама, потому что жизнь без него теперь ничто для меня. Такая победа хуже смерти. Целый мир будет тесным как скорлупа ореха — ведь не будет там его со мной.

Но тут Жозефа разбудила меня и стала прощаться, она сбежала от своих новых хозяев, чтобы в последний раз увидеть меня. Я не слушала ее глупых слов. Не видела ее слез — потому что мои собственные слезы застилали мне глаза. Я побежала в спальню Эдварда, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

Наступало утро. Арабэлла застала меня в спальне брата и отругала, но обещала не рассказывать отцу — он-то думал, что я давно уже перестала спать с Эдвардом в одной кровати. Но что мне делать, коли звезды щекочут мне глаза и мешают заснуть? Я не виновата, что луна слишком ярко светит в окно моей спальни, и только звук спокойного дыхания брата может прогнать страшных чудовищ из леса.

Мне пришлось надеть дурацкое платье и даже пить чай вместе с сестрами, пока мы были на корабле. Но пастор был с нами и давал нам уроки как прежде. Эдвард учил меня завязывать морские узлы и ставить силки на чаек. Ночью мы спали с ним в одной каюте — так чего же мне было желать еще? Это было не самое худшее время…

Откуда мне было знать, что последует далее? Я считала, что после темноты всегда наступает рассвет. Но вот наступил новый день, и Эдвард уехал. Не помогли мои просьбы. Никто не хотел верить, что я не смогу без него.

Не думала, что можно быть настолько жестоким — чтобы разлучить меня с братом. Как? Как можно разделить одно целое? Как можно разрезать человека на две половины и требовать, чтобы он продолжал жить. Впрочем, всем плевать на мою жизнь, они требуют лишь „вести себя хорошо“.

Тысячи кузнечных молотов беспрестанно стучат в моей голове… Хорошо же — разбить мое сердце и потом просить успокоиться!

Я могу лишь одним способом выполнить их просьбу, пусть только подождут немного, с удовольствием навеки избавлю этих жестоких людей от себя! Не желают потворствовать моим прихотям, говорит Арабэлла? Последнюю просьбу умирающего они называют прихотью. О, жестокие, жестокие люди!