Молодая женщина (кое-кто иногда задумывался, не слишком ли молодая для такой взрослой девочки, какой была Кассандра?) подозревала, что он не относится к ней серьезно. Ведь он такой же правильный, как ее собственная мать. Правда, никогда не кричал на нее и не называл неумехой, неудачницей или разгильдяйкой.

Когда он в первый раз предложил ей выйти за него замуж, Кэрри не нашла ничего лучшего, чем, недоверчиво скривив янтарную бровь, переспросить:

— Ты серьезно или говоришь просто так?

— Никогда не решился бы сказать вслух то, о чем думаю несерьезно. Кажется, это запрещено законом в нескольких графствах.

Вскоре Кэрри вышла замуж. Потом родила сына. Еще до рождения второго ребенка Кэрри переехала к Полу, в уютный маленький коттедж за городом. Очень кстати пришлись гонорары за сборник стихов Кассандры. Но ведь и в самом деле малышу там жить несравненно полезнее, нежели в зачумленном смогом городе!

Со временем в старый сундук квартиры не заглядывал уже более никто, кроме прижившейся к молчунье Кассандре столь же неразговорчивой сиделки миссис Мод. Она железной стеной стояла между не по годам взрослой девочкой и публикой, страстно желавшей увидеть редкий аттракцион.

Когда братику исполнился год, счастливая в настоящей семье Кэрри не могла сделать ничего другого, кроме как вздохнуть с облегчением. Она уже с трудом понимала, как была способна на такую неразмеренную суматошную и буквально нищенскую жизнь, которой жила прежде.

Кассандра почти смирилась с таким положением дел. Ведь с нею пребывала благодать поэзии. Миссис Мод следила за течением болезни, гораздо внимательнее при этом относясь к графику приема лекарств, чем Кэрри. Правда, сиделка навещала девочку днем, нисколько не влияя на демонов, терзавших Кассандру ночью.

В одиннадцатый день рождения Кассандры выяснилась катастрофическая вещь. Небесная благодать прекратила изливаться на ее рыжую голову. Дар покинул ее, исчезнув так же внезапно, как и появился. А это похуже смерти. Кассандра всегда знала, что умрет. Поэтому она без передышки записывала и записывала стихи в надежде, что успеет рассказать все, что должна была. Но бедняга оказалась совсем не готова к тому, что дар покинет ее раньше, чем задушит астма.

Во время очередного приступа девочка прижимала к себе куклу. Лилиан — так ее звали, если верить маме. Теперь фарфоровая старинная кукла заменяла мать, страшно занятую своим вторым ребенком и совсем забросившую дочь.

Не очень большая, наделенная старинной красотой нарядная игрушка в платье фасона прошлого века была необыкновенна, совсем как живая. Только в отличие от настоящего живого братика не кричала и не требовала к себе повышенного и незаслуженного внимания. Из-за него мать вынуждена была переехать в другой дом, оставив Кассандру на попечении сиделки, действительно научившейся стенографировать. Это ведь было почти все, что необходимо для юной поэтессы.

Кассандре исполнилось одиннадцать лет и три недели, когда сиделка по причине так и оставшейся неизвестной для истории, не пришла, как бывало обычно.

Еще через неделю закончились еда и лекарства. До матери Кассандра не дозвонилась. Кэрри напрочь забыла сообщить дочери новый номер, по которому можно было с нею связаться на время поездки в Италию. Увы, милое, но хлопотное свадебное путешествие, хотя немного запоздалое, захватило значительно повзрослевшую замужем Кэрри целиком.

На четвертой неделе в мертвенно пустой квартире раздалось оглушительное эхо телефонного звонка.

— Алло, бабушка! Я так рада, что ты позвони… нет не пришла миссис Мод, я не знаю поч… Мама не знаю где. Она не перезвонила. Дело не в этом, я больше не могу писать стихи! Ты мне нужна именно сейчас. Приезжай ско… да я продержусь. Но когда же? Да, конечно, я уже взрос… — Уже повесив трубку, девочка ответила машинально: — Нет, я не буду хныкать, как мама.

Прошла еще неделя.

— Ничего, — задыхаясь, успокаивала испуганную Лилиан Кассандра. — У нас есть целый кусок чистого золота. Я куплю на него все, что будет нужно. Пока не приедет бабушка. У нее важное дело, пойми, пожалуйста. Вопрос жизни и смерти.

«Золотая» арфа была сделана из папье-маше и выкрашена дешевой краской. Девочка выяснила это, воспользовавшись кочергой. Пустая комната насмешливо впивалась в сердце и легкие Кассандры острыми белыми зубами гипсовых осколков.

Крыша их дома оказалась гораздо выше, чем предполагала Кассандра. Даже удивительно, что у ног девочки лежали мокрые каменные мостовые Города, а не расстилалось море облаков. А ведь на такой высоте вполне могли бы… Даже людей отсюда можно было разглядеть.

— Лети, Уна, ты свободна, — девочка постучала по прутьям клетки. Сова несколько минут сидела без движения, не решаясь покинуть клетку. Но вскоре, глухо ухнув напоследок, все же улетела, тяжело махая крыльями.

Сосредоточенно помолчав, Кассандра твердо прошептала:

— Я ненавижу стихи. — Глядя прямо перед собой, Кассандра сделала шаг. Прежде чем удариться о камни мостовой, девочка зажмурила глаза. В следующий миг открыв их, она уже увидела толпу и услышала скрип коляски Бэсс. С этого началась ее следующая жизнь.

Нашел ее Гейбриэл вместе с Бурдэленом. Так ей сказал доктор Элден, в доме которого она лежала — в гостевой спальне. Его жена делала специально для Кассандры «лечебный» пудинг.

Ничего более жуткого, неестественного и неправильного, чем бездействие и хуже того — неизвестность, она не знала. До тех пор пока не встретила себя собственной персоной в дремучем лесу, полном болотных испарений и недружелюбных призраков.

Теперь она лежит на куче накрахмаленных подушек с кружевной оторочкой, под рыхлой периной и терпит ежедневные осмотры доктора Элдена, бережно берущего ее за ручку, чтобы пощупать пульс. А его монструозная жена задалась целью прикончить Сент-Джонс полезной стряпней. В обычном-то режиме доброта лезла из этой страшной женщины с неудержимостью подошедшего теста, но теперь она перешла все грани разумного.

Кассандра чувствовала, будто лежит на волнах, которые мерно покачиваются. Время от времени «болтанка», выражаясь морским бабушкиным языком, усиливалась. Тогда вслед за привычной уже тошнотой наплывали какие-то мутные облака, и Кассандра погружалась в вязкие волны, в которых звуки распространялись с большими помехами и явным опозданием.

Эти вынужденные отлучки от действительности пугали настолько, что она не решалась признаться в них даже доктору. Только еще сильнее раздражалась, когда окружающие напоминали события вчерашнего дня или позавчерашнего вечера.

Гейбриэл, похоже, догадывался о ее страхах и время от времени снова повторял сказанное в двухсотый, по ее подозрениям, раз. При этом он не делал ни удивленного лица, ни вида, что ему это уже давно наскучило.

Лесничий навещал пару раз. Как ни странно, с Гейбриэлом они сдружились очень быстро. Причем на теме любви к деревьям: агент, как оказалось, написал одну монографию, посвященную упадку леса в связи c развитием промышленности и кораблестроения времен великих завоеваний империи.

Доктор же души не чаял в «превосходном молодом человеке», с тех пор как выяснил, что это тот самый Г. М. Хиндерсом, который является самым большим специалистом по фольклорным обрядам и оригинальным суевериям жителей графства. Плюс к тому же большой знаток жизни и творчества великой поэтессы, жившей некогда в Полпути.

Как-то Кассандра раздраженно поинтересовалась, автором скольких еще монографий на редкие темы числится агент. Услышав ответ, она честно решила, что над ней потешаются, и отослала его из комнаты, лишив права навещать ее как минимум неделю. А лучше месяц или вообще год, кричала она ему вслед, хотя, разумеется, даже в страшном сне не могла себе представить, что задержится в гостеприимном доме доктора еще хоть на пару дней.

На следующий день она облегченно вздохнула, услышав шаги на лестнице, ведущей в ее узилище. Это был первый день, события которого она могла восстановить с самого пробуждения без посторонней помощи.