На этотъ разъ незнакомецъ пожалъ и даже потрясъ руку Нордекову и тою же нахоженною развалистою походкою пошелъ черезъ садъ къ Невскому проспекту.

Нордековъ не узналъ Марсова поля. Оно слилось съ Лѣтнимъ и Михайловскимъ садами и стало громаднымъ паркомъ, полнымъ лужаекъ, кустовъ и цвѣточныхъ клумбъ. Здѣсь шумъ города былъ не такъ слышенъ и воробьи верещащими стаями переносились съ мѣста на мѣсто. Воздухъ былъ нѣженъ и прохладенъ. Съ Невы несло водянымъ запахомъ. На травѣ тутъ и тамъ лежали отдыхающiя парочки.

Со стороны Лѣтняго сада доносились мѣрные крики гимнастическихъ командъ. Нордековъ сейчасъ же отыскалъ памятникъ. Его закладка была еще при немъ. Это Временное Правительство канонизировало бунтовщиковъ и погребло ихъ въ красныхъ гробахъ на Марсовомъ полѣ.

Незнакомецъ ходилъ, осматривая рѣшетку.

— А, наконецъ, вы, — онъ увлекъ Нордекова къ Лѣтнему саду.

— Знаете, что то много тутъ всякой публики шатается. Пойдемте къ Фонтанкѣ. Тамъ всегда какъ то меньше народа бываетъ.

— Что это тамъ за крики? — спросилъ Нордековъ.

— Физ-культурники упражняются. Вы покидали Петербургъ, когда спортомъ занимались аристократическiя 6арышни, да немного офицеры … Теперь весь «молоднякъ» зараженъ спортомъ. Въ каждомъ городскомъ районѣ свои кружки физ-культуры при предпрiятiяхъ и учрежденiяхъ. Казалось бы что общаго между спортомъ и Акушерскимъ техникумомъ, или Госметографiей, или Глухонѣмыми, а вотъ у каждаго есть свой кружокъ спорта. Каждая фабрика, школа, большой магазинъ, типографiя заняты спортомъ. Какихъ только клубовъ у насъ нѣтъ! Авто-мото-вело клубъ, Горно лыжный клубъ на Парголовскихъ высотахъ, четыре гребныхъ клуба, два парусныхъ, теннисъ, шахматы — и все для всѣхъ, конечно, для партiйцевъ прежде всего. Видите, какiя достиженiя! Есть отъ чего мозгамъ на бекрень свернуться … У насъ и говорятъ: — «безъ Бога, безъ Царя и безъ Россiи куда веселѣе живется» … Такъ вотъ какъ … Ну что же продолжимъ. Я имѣю приказъ информировать васъ о всемъ … Мнѣ сказали, что у васъ, у эмиграцiи, большiя надежды на красную армiю. Вы какъ то не можете повѣрить, что красная армiя не Русская армiя, что она не наслѣдница славы и доблести Русской Императорской армiи? … He такъ ли? …

— Да, это такъ. Мы, старые Русскiе офицеры, знающiе и любящiе Русскую армiю и Русскаго солдата, не можемъ понять, какъ это такъ, чтобы Русскiе люди не желали имѣть прежней побѣдоносной Христолюбивой армiи.

— Такъ такъ … Когда то и я отбывалъ воинскую повинность и былъ вотъ въ этихъ самыхъ Павловскихъ казармахъ, что называется — вольноперомъ. Видалъ я тогдашнихъ новобранцевъ. Новобранецъ Императорской армiи приходилъ изъ богобоязненной семьи. Онъ боялся военной службы. Приступалъ онъ къ ней съ молитвой. Сколько, бывало, свѣчей наставятъ новобранцы передъ ротнымъ образомъ, сколько поклоновъ отобьютъ. Новобранецъ не терялъ связи съ семьею и домомъ. Письма изъ дома — радость. Побывка домой — мечта. Въ казармѣ его встрѣчалъ окрикъ. Онъ сразу сжимался отъ внѣшней дисциплины. Отданiе чести, отвѣты на привѣтствiе, чистота тѣла и одежды … ну тамъ еще барабанъ и учебный шагъ. Въ старой армiи умѣли муштровать и дѣлать солдата. И вездѣ грезится кулакъ … He сладкая, знаете, греза.

— Въ нашей армiи не били.

— Офицеры, да, можетъ быть … Вѣрнѣе — переставали бить. Но унтеръ-офицеры? … Во всякомъ случаѣ грозили побить. «Я тебя подъ арестомъ сгною» … «Я тебѣ морду набью, будешь помнить» … Вѣдь такъ? …

Нордековъ промолчалъ.

— Да не въ этомъ дѣло. Въ старой нашей армiи, при всемъ казарменномъ утѣсненiи и угнетенiи была — свобода … Были дни и часы, когда въ казармы безпрепятственно допускались посѣтители. Они садились на койки и что говорили они, что дѣлали, что приносили, никому до этого не было дѣла. Въ нашей старой казармѣ была — деликатность. Солдаты ходили въ отпускъ. Больше въ Апраксинъ дворъ за покупками, но за ними никто не слѣдовалъ по пятамъ и никто не слѣдилъ … Была, значитъ, возможность пропаганды въ войскахъ, и пропаганда шла. Теперь совсѣмъ другое. Красноармеецъ приходитъ изъ разрушенной семьи, съ поколебленнымъ родительскимъ авторитетомъ. Въ Бога онь не вѣритъ. Онъ еще въ деревнѣ побывалъ и въ безбожникахъ и въ комсомолѣ, ему на все плевать. Онъ никого и ничего не боится. Для него авторитетовъ нѣтъ. Голодный, оборванный, босой, шапка на затылокъ, въ глазахъ заячiй страхъ и наглость безъ мѣры — вотъ современный красный новобранецъ. Онъ повидалъ Все-воен-обучъ еще въ деревнѣ и военной службы онъ не боится. Его одѣнутъ, не Богъ вѣсть какъ, много хуже, чѣмъ одѣвали въ Императорской армiи, но много лучше, чѣмъ одѣта толпа. Да вѣдь нашего то, стараго, онъ ничего не видалъ. У него сравненiе только съ окружающимъ и это сравненiе ему говоритъ, что онъ прекрасно одѣтъ и ѣстъ такъ, какъ рядовому обывателю и не снится. Онъ зараженъ стремленiемъ воевать. «Даешь Варшаву»! … «Даешь Парижъ»! Отъ Варшавы то они драпали въ два счета, да вѣдь этого имъ не говоряiтъ. Въ нихъ насаждаютъ красноармейскiй шовинизмъ. И этотъ шовинизмъ и вы въ своихъ эмигрантскихъ газетахъ поддерживаете. Красная армiя первая въ мiрѣ! …

Незнакомецъ сплюнулъ на сторону и послѣ короткаго молчанiя какимъ то рывкомъ кинулъ:

— Ни черта она не стоитъ ихъ красная армiя. Дер(ь)мо, какъ и вся совѣтская страна. Ложь и обманъ. Пусканiе пыли въ глаза и юнкерское фанфаронство.

Онъ окончательно замолчалъ, и Нордекову пришлось напомнить ему, что онъ говорилъ о красной армiи.

— Да такъ вотъ … Учоба не трудная … Внѣшность на второмъ планѣ. За всякое старанiе — поощренiе, за всякую провинность наказанiе. Онъ наружно совершенно свободенъ. Внѣ службы, гуляй гдѣ хочешь — запрета никуда нѣтъ. Но онъ никогда ни на одну минуту не бываетъ одинъ. Въ танцульку гурьбой, въ кинематографъ толпой, въ публичный домъ и то всѣ вмѣстѣ. Не только слова, но самыя его мысли извѣстны товарищамъ. Вездѣ есть невидимая коммунистическая ячейка безъ лести преданныхъ совѣтамъ людей, готовыхъ доносить. Какъ поведете вы при такихъ условiяхъ пропаганду? … Черезъ само начальство? Но, начальство изъ бывшихъ Царскихъ офицеровъ спитъ въ землѣ сырой.

Разстрѣляно, выгнано со службы, лишено всѣхъ правъ и сгноено голодомъ и холодомъ. Остались тѣ, кто повѣрилъ въ цѣлесообразность такого строя, кто заразился сумасшедшимъ пафосомъ большевизма и служитъ на совѣсть, да еще тѣ, кто навѣки такъ запуганъ, что и головы поднять не смѣетъ. Крѣпость неприступная наша красная армiя. Подойдите заговорить къ одному — васъ обступитъ пять, десять товарищей, положатъ руки на плечи, приблизятъ уши, уставятъ на васъ не былые телячьи глаза старыхъ новобранцевъ, а умные, наглые, хулигански смѣлые глаза … Что у нихъ на душѣ? Кто свой, кто коммунистъ? … Мнѣ пришлось въ прошломъ году быть по служебнымъ дѣламъ на Румынской границѣ. Надо быть такому грѣху, что у рvмынъ, по ту сторону Днѣстра, стоялъ на охранѣ гусарскiй полкъ Императора Николая II. У нихъ вензеля на погонахъ. Надо было видѣть, какая ярость охватывала нашихъ красныхъ пограничниковъ, когда они увидятъ этихъ солдатъ… Злобный фоксъ на кошку такъ свирѣпѣетъ, какъ свирѣпѣли они. Кулаками машутъ, ревутъ по звѣриному, кроютъ такими словами, что удивляешься, какъ воздухъ выноситъ такую ругань. Орутъ: — «погодите, дайте намъ только до васъ дорваться, въ клочья васъ порвемъ … Мы вамъ эти вензеля каленымъ желѣзомъ на причинномъ мѣстѣ выжжемъ» … За что? … Откуда такая ненависть? … Молодые вѣдь все парни, изъ деревни. Когда убили Государя имъ было шесть, семь лѣтъ … Что могли они знать о немъ? … Да все оттуда же — изъ этого сумасшедшаго дома, гдѣ непрерывно, слышите, непрерывно, въ школѣ, въ клубѣ, въ избѣ читальнѣ, въ казармѣ, на урокѣ полит-грамоты, въ постели съ совѣтской дѣвкой это внушаютъ. Старыя книги отобраны, сожжены или хранятся за семью замками для посвященныхъ … Какъ? … Съ чѣмъ? … вы придете въ красноармейскую казарму … Нѣтъ … Невозможное дѣло …

Были попытки и всѣ плачевно кончались.

Они шли медленно по тѣнистой аллеѣ. Влѣво были темныя воды Фонтанки. Нордековъ забывалъ свой костюмъ, старался не глядѣть на незнакомца, не слушать и не вѣрить его безнадежнымъ словамъ. Картины прошлаго вставали передъ нимъ. Ужели все это навсегда ушло? … Ужели это никогда не вернется? …