«He отврати Лица Твоего отъ насъ, не до конца гнѣвающiйся Господи. Воздаждь намъ радость спасенiя Твоего.

«Всяку нужду и скорбь людей Твоихъ, огради насъ всемогущею силою Твоею отъ напастей, гоненiй, изгнанiй, заключенiй и озлобленiй, да Тобою спасаеми, достигнемъ пристанища Твоего небеснаго и тамо съ Лики чистѣйшихъ небесныхъ силъ прославимъ Тебѣ, Господа и Спасителя Нашего со Отцомъ и Святымъ Духомъ во вѣки вѣковъ» …

Во время чтенiя этой новой и показавшейся Нордекову необычайно смѣлой молитвы, онъ разсмотрѣлъ пожилого человѣка, стоявшаго у иконы Божiей Матери на колѣняхъ. Онъ былъ въ свѣтлыхъ штанахъ, въ темной рубашкѣ и башмакахъ на босу ногу. Такъ онъ и былъ описанъ Ястребовымъ на Россiйскомъ острову.

Священникъ вышелъ читать заамвонную молитву. Молящiеся начинали выходить. Нордековъ подошелъ къ образу Божiей Матери и опустился на колѣни подлѣ человѣка въ темной рубашкѣ. Тотъ искоса взглянулъ на Нордекова и согнулся въ земномъ поклонѣ. Въ тотъ же мигъ изъ за ворота его рубашки выскочилъ небольшой темный крестъ. Нордековъ успѣлъ увидѣть — «братскiй крестъ». Незнакомецъ поспѣшно спряталъ его за пазуху.

Все шло, какъ по писанному. Это ободрило Нордекова. Онъ нагнулся къ полу и прошепталъ:

— Коммунизмъ умретъ — Россiя не умретъ. Незнакомецъ не дрогнулъ, что называется «и ухомъ не повелъ». Онъ сталъ еще сильнѣе креститься и съ страстнымъ надрывомъ, истово, склоняясь въ земномъ поклонѣ, въ молитвенномъ экстазѣ довольно громко сказалъ:

— Господи, спаси Россiю!

И сейчасъ же, не глядя на Нордекова всталъ съ колѣнъ и пошелъ изъ церкви. Нордековъ пошелъ за нимъ. Онъ нагналъ его на улицѣ идущимъ съ низко опущенной головой. Они свернули въ переулокъ. Тутъ было безлюдно. Человѣкъ въ темной рубашкѣ повернулся лицомъ къ Нордекову и быстро и нервно бросилъ:

— Давайте!

Нордековъ подалъ ему отрѣзокъ игральной карты съ кривымъ завиткомъ. Незнакомецъ сличилъ его съ достаннымъ имъ изъ кармана другимъ отрѣзкомъ карты, облегченно вздохнулъ и сказалъ:

— Пойдемте вмѣстѣ. Только не въ ногу. Вы идите своимъ шагомъ … Я пойду частымъ. И пока молчите.

Такъ прошли они долго, избѣгая большихъ улицъ, и вышли, наконецъ, на набережную Невы. У гранитной скамьи на полукругломъ выступѣ, гдѣ никого не было и вообще мѣсто было тихое незнакомецъ предложилъ Нордекову сѣсть.

— Не устали? Мы то привыкли ходить. Бѣгунами сдѣлались. Ничего что на камнѣ? … Говорятъ не хорошо, да мѣсто за то тихое. И мильтонъ далеко.

Передъ ними были запущенныя зданiя большихъ дворцовъ. Сзади тихо плескала Нева. Свѣжiй вѣтерокъ набѣгалъ съ моря. Чѣмъ то роднымъ и милымъ вѣяло отъ него Нордекову. Вдали немолчно шумѣлъ и греготалъ городъ … Родной городъ Санктъ-Петербургъ, или хужой — Ленинградъ?

— Ну что, посмотрѣли нашу столицу? … Прекрасную нашу Сѣверную Пальмиру, — началъ незнакомецъ. — Уже маленькаго, поверхностнаго взгляда достаточно, — вы вѣдь не интуристъ, — сами Петербуржецъ, такъ поймете что это такое! … Сумасшедшiй домъ! … Въ немъ еще кое-гдѣ бродятъ призраки … Тѣни прошлаго … Ихъ мало … Этого прошлаго, какъ огня боятся … Его — не было. Понимаете, ни Николая Второго, ни Александровъ, ни Екатерины какъ бы не существовало. Они только Петра I кое какъ допускаютъ. Они его революцiонеромъ считаютъ, тоже въ родѣ какъ бы большевикомъ. А впрочемъ вообще то у нихъ исторiя съ «октября» начинается. «Рысыфысыры», а потомъ эти самые совѣты. Больше ничего. Какъ поется у насъ: — «во и во, ну и больше ничево» … Такъ имъ старики то эти самые вотъ какъ еще опасны. Они помнятъ, а помнить теперь запрещено. У насъ — молодежь. Она ничего не знаетъ, ничего не видала. Тѣ, кому было три года, когда пришла эта самая совѣтская власть. Вотъ эти то и есть самые ихъ горячiе поклонники. Что они видали? Они, какъ прозрѣли — увидали себя въ совѣтской школѣ второй ступени, Они учились въ холодныхъ классахъ, гдѣ замерзали чернила, учились безъ пособiй, учебниковъ, безъ тетрадей, часто безъ карандашей. Въ молодые годы я бывалъ въ Китаѣ. Я видалъ тамъ такiя же школы. Голодные китайчата въ холодной фанзѣ хоромъ повторяли за учителемъ какiя то фразы … Такъ вотъ тогда это въ Китаѣ было нормально и никого не удивляло. Здѣсь это удивляетъ только насъ, старыхъ людей, — молодымъ это такъ же нормально, какъ китайцамъ нормальной казалась ихъ холодная школа. Потомъ Вуз'ы … Голодное и холодное существованiе въ уплотненныхъ квартирахъ, или еще того хуже въ общежитiяхъ. Это, гражданинъ, каторга. Принудительно жить въ тѣснотѣ, валяться на однихъ постеляхъ съ людьми, съ которыми ничего общаго не имѣешь — это же, повторяю, самая жестокая каторга. Притомъ самая лютая классовая ненависть между ними. Молодые люди и дѣвушки живутъ вмѣстѣ, любовь, ревность, страсть выкинуты изъ ихъ обихода — буржуазные предразсудки! … Одинъ «актъ», или, какъ съ жестокимъ остроумiемъ, съ каторжнымъ остроумiемъ, сказалъ нашъ совѣтскiй писатель: — «стаканъ воды» … Адъ!

— Какъ должны въ этомъ аду ненавидѣть большевиковъ, — сказалъ тихимъ голосомъ Нордековъ.

— Вы думаете? — незнакомецъ прищурилъ глаза и острымъ, непрiятнымъ взглядомъ посмотрѣлъ на Нордекова. — У васъ сигареты навѣрно имѣются? … Поди еще и съ заграничнымъ табачкомъ … Угостите по прiятельски. А то мнѣ эти наши «Тракторы», «Совѣты» да «Пушки» 25 штукъ — сорокъ копѣекъ до тошноты надоѣли. Только горло дерутъ … А когда то славились табакомъ, между прочимъ … Богдановскiя, Месаксуди … Да было! Было же!

Онъ долго и со вкусомъ раскуривалъ предложенную Нордековымъ папиросу, потомъ продолжалъ съ жуткимъ спокойствiемъ, такъ не отвѣчавшимъ смыслу его рѣчи.

— Ненавидятъ всякую власть. И чѣмъ благороднѣе, выше, доступнѣе, скажемъ — красивѣе она, — тѣмъ болѣе лютой ненавистью ее ненавидятъ. Нашего прекраснаго Государя Императора, которому клялись въ «безпредѣльной преданности», котораго «обожали» — умѣли еще и какъ! ненавидѣть … Охотились за нимъ.

— Особые люди. He тѣ, кто обожалъ его.

— Нѣтъ, гражданинъ, тѣ же самые люди. Потому что онъ — власть! Потому что онъ — Государь … Вотъ поэтому онъ слишкомъ двѣсти лѣтъ взятъ подъ подозрѣнiе и облѣпленъ самою гнусною клеветой … Что, — вскрикнулъ незнакомецъ, — точно боялся, что Нордековъ возразитъ ему, — неправда?! … Кто всякiя гнусности писалъ и съ кафедры говорилъ про Домъ Романовыхъ? … Профессора, историки, публицисты, адвокаты … Эти «безпредѣльно преданные» благоговѣли передъ Герценомъ, Крапоткинымъ, Чернышевскимъ … Самые лучшiе наши поэты и писатели не прочь были изъ подъ полы написать гадкiе стишки, сказать гнусность! … А вѣдь ядъ то ея остается. Сто съ лишнимъ лѣтъ благоговѣли передъ мужикомъ, ходили въ народъ … На демократiю молились. Соцiализмомъ смѣнили христiанство. Вспахали и удобрили ниву и бросили въ нее сѣмена. Теперь — собирайте урожай … Наша молодежь свою совѣтскую власть обожаетъ. Тоже — «безпредѣльно ей предана». Молодежь воспитана въ слѣпотѣ и она слѣпа. Что говорить слѣпорожденному о красотѣ природы и объ игрѣ красокъ на солнечномъ лучѣ — онъ не пойметъ вашихъ восторговъ …

Незнакомецъ притушилъ папиросу о гранитный парапетъ набережной и послѣ нѣкотораго молчанiя тихо и очень сердечно сказалъ:

— Вы присланы, чтобы поднять здѣсь возстанiе … Вывести народъ на улицу …

Нордековъ не отвѣчалъ.

— Я понимаю ваше молчанiе … Цѣню его … И крестъ Братскiй вы на мнѣ видали … За этотъ крестъ, если найдутъ — разстрѣливаютъ … И отрѣзокъ карты я вамъ предъявилъ и все со мною вышло, какъ вамъ сказали тамъ, гдѣ дали явку на меня, а вы все не вѣрите. Правильно … Что жъ и я бы такъ же поступилъ … Здѣсь самому себѣ иной разъ не вѣришь … А вдругъ встанешь, да и пойдешь самъ на себя доносить, потому что надоѣстъ скрываться.

— Нѣтъ, помилуйте … Отчего же, — какъ то смущенно заговорилъ Нордековъ. — Но, согласитесь, вашъ вопросъ … Здѣсь … Меня прямо огорошилъ …

— Ахъ да … Мильтонъ недалеко … И Гороховая, не за горами … А гдѣ же говорить то? … Возстанiе? … Вы хотите заставить потечь рѣку снова по тому же руслу. Студенты, массовки … Рабочiе, митинги! … Армiя, безпорядки … И надъ всѣмъ, какъ руководитель — интеллигенцiя! … Либералы, народовольцы, нигилисты, соцiалисты, большевики! … Н-да … Задача. Прежде всего интеллигенцiи — нѣтъ … Была, да вся вышла. Выведена въ расходъ … Съ «бѣлой» армiей ушла заграницу, убита, забита, загнана въ тартарары. А кто остался изъ этихъ «соцiалистовъ», пошелъ съ ними. И какъ было ему не пойдти? Онъ воспитывался въ ненависти и презрѣнiи къ религiи — большевики ему дали воинствующее безбожiе. Онъ ненавидѣлъ Императорскую власть — ему преподнесли такую ненависть, какая ему и не снилась въ самыя злыя минуты его жизни. Онъ презиралъ и не любилъ Россiю, ну такъ вотъ ея нѣтъ, вы понимаете, это выдумать надо: — нѣтъ Россiи! … Слышите, ни Россiи, ни Русскихъ нѣтъ, есть — Совѣты и есть совѣтскiе … Какъ же этимъ то такую власть не обожать? У насъ не только совѣтскiй патрiотизмъ, у насъ самый махровый совѣтскiй шовинизмъ …