Леночка спускалась къ Сенѣ. Золотистый туманъ легкой дымкой стлался надъ городомъ. День былъ прекрасенъ. Впереди, какъ какое-то страшное безобразное чудовище, широко разставившее ноги, высилась къ голубому небу Эйфелева башня. Леночка вошла подъ нее.

На башню пускали. Заплатить нѣсколько франковъ и можно подняться почти на самый верхъ. На самую верхнюю площадку нельзя, тамъ радiо-телеграфъ.

Все въ томъ же задумчивомъ, точно полубредовомъ состоянiи Леночка заплатила деньги и встала въ кабину подъемной машины. Земля стала уходить изъ-подъ ея ногъ. Парижъ открывался все шире и шире. На верху было всего двое посѣтителей. Какая-то молодая дама и съ ней молодой человѣкъ. Поднявшiеся съ Леночкой пассажиры разбрелись по площадкѣ. Леночка смотрѣла на нѣжныя дали, тонущiя въ розовой дымкѣ. «Это такъ кажется … Тамъ старая Лютецiя. O ней такъ пламенно и страстно разсказывалъ вчера профессоръ. Тамъ ходили римляне … У Клюни были ихъ бани. Гдѣ они? Слизь? Изъ слизи вышли и въ слизь и обратились. И сколько ихъ!.. Этихъ Людовиковъ, что жили здѣсь и по своему любили Парижъ. И тамъ, гдѣ теперь широкое авеню Елисейскихъ полей съ непрерывнымъ рядомъ автомобильныхъ магазиновъ и такое людное, что трудно перейти черезъ него, когда-то собаками травили оленей. Все прошло. И Наполеоны и революцiя. Все случайные гости на одинъ мигъ. И она на одинъ мигъ. И, если ускорить этотъ мигъ — не будетъ и этого липкаго страха передъ большевиками и думъ, какъ устроить свою жизнь. Недавно она смотрѣла въ лицо Жана и думала, если годъ обратить въ секунду… И на ея глазахъ лицо Жана старѣло, потомъ умерло, разложилось и обратилось въ слизь. Ну … ускорить».

Леночка нагибалась все болѣе и болѣе внизъ. Точно хотѣла она разсмотрѣть, кто тамъ ходитъ подъ самыми ногами башни. Кровь приливала къ головѣ и пространство тянуло ее въ бездну.

Она нагнулась еще больше. Мокрое желѣзо перилъ холодило животъ сквозь тонкую матерiю платья.

Это случилось какъ-то вдругъ и совсѣмъ непонятно. Голова сладко закружилась. Леночка услышала, какъ кто-то, можетъ быть, это была даже и она, или та молодая дама, что стояла недалеко отъ нея, закричалъ тонкимъ, все удаляющимся и замирающимъ голосомъ: а-а-а!..

И потомъ наступила страшная тишина. Въ ушахъ шумѣло …. Какой-то ударъ, и все исчезло въ небытiи.

To, что было Леночкой, кровавой слизью лежало точно мѣшокъ съ чѣмъ-то мокрымъ, на панели. Начиналъ собираться народъ. Полицейскiй громко и заливисто подалъ свистокъ. Какiе-то люди принесли брезентъ. Имъ накрыли Леночку отъ любопытныхъ взглядовъ. Какъ-то очень скоро примчался автомобиль съ краснымъ флажкомъ на крышѣ. Изъ него вышли санитары Они уложили Леночку на носилки и погрузили на автомобиль. Въ госпиталѣ, куда привезли тѣло Леночки, его раздѣли, осмотрѣли и, не найдя никакихъ документовъ, или примѣтъ, по которымъ можно было признать, кто была Леночка, отмѣтили «inconnue» и отправили въ моргъ.

Эту ночь на виллѣ «Les Coccinelles» Ольга Сергѣевна не ложилась спать. Она ожидала Леночку. Но пришло солнечное, яркое лѣтнее утро, Леночка не вернулась. Сильное безпокойство охватило Ольгу Сергѣевну, но надо было идти на службу. Это время хозяева такъ легко разсчитывали служащихъ, что надо было быть на чеку и ничѣмъ не возбудить недовольства патрона. Вернувшись, она первымъ дѣломъ спросила маамочку», вернулась-ли Леночка.

Леночки не было. Теперь забезпокоилась и Неонила Львовна. Но прошелъ и еще день, пока Ольга Сергѣевна рѣшилась пойти въ полицейскiй комиссарiатъ. Тамъ ее разспросили, записали ея адресъ и сказали, что если на ушедшей не было ея «carte d'identitê«, отыскать будетъ очень трудно, почти невозможно.

— Какъ же такъ?… — сказала Ольга Сергѣевна. Ея лицо изобразило страданiе.

— Въ Парижѣ, мадамъ, примѣрно пять тысячъ человѣкъ ежегодно безъ вѣсти пропадаетъ, — любезно сказалъ чиновникъ. — Однако, это вовсе не обозначаетъ, что всѣ они непремѣнно гибнутъ. Мало ли причинъ, по какимъ люди скрываются изъ своихъ домовъ, никому объ этомъ не заявляя. Особенно молодыя дѣвушки.

— Ho y ней, повидимому, никого не было, съ кѣмъ она могла бѣжать.

— Но вы говорите, что одновременно съ нею изъ вашего дома исчезла мадемуазелль Земпель. Наконецъ, допустимъ, что могло быть уличное происшествiе, она могла попасть подъ автомобиль или трамвай. Ее отвезли бы въ госпиталь и какъ только она пришла бы въ себя, она назвалась бы и сказала свой адресъ и васъ по нему увѣдомили бы. Это въ интересахъ самого госпиталя. Если она задавлена совсѣмъ — ищите ее въ моргѣ. Можетъ быть, ее еще не похоронили.

Ольга Сергѣевна разсказала все это Неонилѣ Львовнѣ.

Старуха подняла на дочь глаза.

— Искать въ моргѣ … Зачѣмъ, — медленно проговорила она. — Зачѣмъ намъ мертвая Леночка?..

— Ахъ, мамочка, надо же ее похоронить, какъ слѣдуетъ.

— Похоронить, какъ слѣдуетъ, — строго сказала старуха. — А ты, милая, знаешь, что это значитъ — похоронить, какъ слѣдуетъ? … Что Леночка-то вѣрила въ твоего Бога?.. Ты только подумай, сколько расходовъ, сколько совсѣмъ ненужнаго безпокойства сдѣлаетъ то, что ты называешь — похоронить, какъ слѣдуетъ!.. Что она-то сама свою мать, какъ слѣдуетъ, хоронила?.. Heбось, закопала, да и все. Леночка пришла къ намъ незванная, непрошенная, такъ и ушла … Такова ея судьба.

Жестокая, но и неотразимая логика была въ словахъ «мамочки». Въ ней говорила та бѣженская мудрость, которой не была чужда и сама Ольга Сергѣевна. Она наклонила голову и молча вышла изъ комнаты.

«Да … Было бы это дома … Въ Россiи … Совсѣмъ другой разговоръ былъ бы. Тамъ мы все знали … Здѣсь … пять тысячъ человѣкъ ежегодно пропадаетъ въ Парижѣ и никого это не удивляетъ».

Она прислушалась. Ей показалось, что въ сосѣдней комнатѣ ходитъ Леночка и напѣваетъ вполголоса:

— Ни чести, ни славы, — прошептала Ольга Сергѣевна, — такъ что ужъ … гдѣ ужъ … Молчать надо и терпѣть … Такъ Богу угодно …..

Нежданная и незванная явилась Леночка изъ той невѣдомой и страшной страны, которая была Россiей и такъ же неожиданно и таинственно исчезла … Какъ исчезаетъ пять тысячъ человѣкъ въ Парижѣ, какъ столько и столько исчезло за это время ея близкихъ и знакомыхъ … Такой значитъ вѣкъ … Время такое … На все воля Божiя.

Газеты, помѣстившiя замѣтку о свадьбѣ мистера Холливель и миссъ Гербертъ въ православиой церкви, написали вѣрно. Но это не было англiйскимъ снобизмомъ, какъ о томъ подумали Пиксановъ и многiе другiе. Это вытекало изъ самаго происхожденiя миссъ Гербертъ, о чемъ никто не зналъ.

Когда капитанъ Холливель въ самой изысканной и красивой формѣ сдѣлалъ Анѣ Гербертъ предложенiе и просилъ ея руки и сердца, Ана подняла на него свои прекрасные сине-голубые глаза — въ нихъ точно играла морская волна — и сказала въ тихомъ раздумьи:

— Прежде чѣмъ дать вамъ мой отвѣтъ, Джемсъ, я должна вамъ сказать, кто я.

Она сдѣлала паузу. Она, казалось, ждала вопросовъ… Ихъ не послѣдовало.

— Я не англичанка, какъ вы думаете. Я Русская. Она внимательно посмотрѣла въ глаза мистера Холливеля. Въ нихъ не было ничего. Лицо молодого капитана было какъ всегда холодно. Онъ ждалъ, что скажетъ его нареченная.

— Я не миссъ Гербертъ. Я только удочерена Гербертами и потому ношу ихъ фамилiю. Я дочь Русскаго офицера — Ранцева. Душа у меня Русская, хотя, конечно, по воспитанiю я болѣе англичанка, чѣмъ Русская.

Она замолчала.

— Я объ этомъ имѣлъ случай догадываться. Это ничего не мѣняетъ, и я повторяю вамъ то, что сказалъ только что: — я прошу васъ быть моей женой.

Ана густо покраснѣла и тихо сказала.

— Поговорите объ этомъ съ моею матерью. Что касается до меня — я согласна. Но я прошу, чтобы вѣнчанiе было, какъ въ англиканской, такъ и въ православной церквахъ. Я очень предана, люблю и уважаю вѣру моихъ родителей.