Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мотивъ гимна принялъ джазъ-бандный городской оркестръ. Корнетистъ надулъ щеки и заигралъ. Трубы подхватили. Грустно запѣлъ саксофонъ. Голоса неслись къ небу и точно раздвигали на немъ тучи. Клочокъ синяго неба сталъ величиною съ простыню. Свѣтъ золотыми лучами брызнулъ и заигралъ блестками на ризахъ, на вышивкахъ балдахина, на звѣздѣ съ причастiемъ, на трубахъ и барабанахъ. Вѣтеръ колыхалъ хоругвь. Лурдская Божiя Матерь плыла надъ толпой. Бумажные флажки трепетали въ дѣтскихъ рукахъ. Матери врывались въ ряды дѣтей и поправляли потревоженное вѣтромъ платье.

Enfants de choeur въ длинныхъ красныхъ и голубыхъ юбкахъ съ глубокими складками, въ пелеринахъ, накрытыхъ кружевами, шли впереди балдахина. Подъ балдахиномъ кюре съ французскимъ длиннымъ и прямымъ носомъ и съ узкой сѣдѣющей бородой, свѣтски воспитанный, по духовному благостный, шелъ чинно и важно съ сознанiемъ святости совершаемаго имъ. За нимъ подъ пестрымъ расшитымъ золотомъ зонтикомъ, медленно шаркая по цвѣтамъ, устилавшимъ шоссе, больными ногами, шелъ старикъ священникъ въ круглой шапочкѣ. У него было рѣзкое лицо и острые сѣрые глаза. Онъ несъ въ рукѣ звѣзду съ вложенной въ нее облаткой причастiя.

Народъ выходилъ изъ домовъ и лавокъ. Онъ становился вдоль дороги, и, когда приближалось къ нему причастiе, преклонялъ колѣни.

И только сзади равнодушные, нетерпѣливые, безвѣрные, холодные автомобили дерзко крякали рожками, пытаясь обогнать процессiю. Навстрѣчу имъ вѣтеръ несъ обрывки священнаго гимна, голоса вѣрующихъ дѣтей, женщинъ и стариковъ и звуки мѣднаго хора.

— Lorsque Jêsus, pr?s de quitter la terre
Prit en pitiê ses enfants malheureux,
L'Eucharistie est le divin mist?re
Qu'il inventa pour rester avec eux… 1
{1 Тебя хвалимъ, Святое Причастье,
Таинственный образъ Бога Любви.
Будь наша сила, будь наше счастье,
Будь наша помощь въ небесномъ пути.
Слава Царю, Богу Святыхъ Даровъ,
Къ Тебѣ прибѣгаютъ дѣти Твои,
Отъ оскорбленiй нечистыхъ Покровъ.
Тебѣ сердце, мольбы и пѣсни мои.
Когда землю покидалъ Христосъ
Своихъ дѣтей Онъ пожалѣлъ,
Святые Дары Онъ имъ принесъ,
Своимъ присутствiемъ смягчилъ ихъ удѣлъ.}

Вѣтеръ плескалъ хоругвями. Длинныя вуали дѣвочекъ развѣвались надъ толпою узкими бѣлыми дымами.

Процессiя обогнула кварталъ и направилась къ морю. Она не пошла къ Казино и большимъ отелямъ. Тамъ было холодно и точно враждебно къ этой тонкой и чистой вѣрѣ. Она не пошла и къ Мэрiи, гдѣ не были повѣшены праздничные флаги, гдѣ все показывало равнодушiе государства къ церкви. Она обошла кварталы маленькихъ виллъ, домики рыбаковъ и мелкихъ торговцевъ. Она точно боялась стѣснить и помѣшать автомобилямъ и жалась въ сторону отъ служителей Золотого Тельца.

Ранцевъ и Ферфаксовъ въ православной Россiи видали крестные ходы. Они видали ихъ и въ столицахъ и въ маленькихъ селахъ. Вездѣ въ старой Россiи, какъ бы ни былъ бѣденъ приходъ, крестный ходъ шелъ, торжествуя. Властно развѣвались хоругви и было сильно и полно вѣры пѣнiе грубаго иногда, но всегда смѣлаго хора: — «Богъ Господь и явися намъ»!..

Здѣсь гимнъ звучалъ робкою, смиренною, неувѣренною мольбою. И звуки оркестра не могли укрѣпить его. Шло очень много дѣтей. Правъ былъ Бурдель. Матери не пожалѣли ни денегъ, ни труда — онѣ принарядили ихъ. И думалъ Ранцевъ: — «какая вырастетъ новая Францiя?… Оставятъ ли на всю жизнь въ этихъ маленькихъ душахъ волнующее воспоминанiе развѣвающiяся хоругви, золотое сiянiе звѣзды, мѣрное пѣнiе, преклоненiе колѣнъ, сладкая вѣра, что Богъ сошелъ на землю и шествуетъ среди людей — или ихъ покоритъ и оторветъ отъ вѣры зычный голосъ автомобильнаго клаксона?… Останется у нихъ воспоминанiе о медленномъ шествiи по городку съ самимъ Богомъ — какъ тихая пристань, куда можно будетъ уходить усталой душѣ отъ свѣтскихъ бурь — или безвѣрная школа навсегда сотретъ тихую радость испытаннаго когда то сладкаго волненiя»?…

За каменной оградой набережной, по песчаному пляжу ходили зеленые бѣлопѣнные валы. Надъ безкокечными просторами моря сiяло блѣдно голубое небо. Бѣлыми дымками развѣвались кисейныя вуали дѣвушекъ, и трепетали безчисленные флажки въ рукахъ дѣтей. Надъ пестрою толпою медленно плылъ лиловый въ золотѣ балдахинъ. Богъ шествовалъ вдоль моря. И обрывками — то дѣвичьими голосами, то звуками оркестра, то несмѣлымъ хоромъ мужчинъ, поющихъ въ унисонъ, подъ мѣрный грохотъ барабана: — «тамъ… тамъ… тамъ…» доносилось:

— Reste avec nous et bênis nous, Seigneur![5]

XXV

Ранцевъ и Ферфаксовъ вернулись съ крестнаго хода умиленные и растроганные. Все перечувствованное ими казалось имъ хорошимъ предзнаменованiемъ для завтрашняго дня.

— Вотъ, какъ никакъ мы и помолились передъ путешествiемъ, — сказалъ Ферфаксовъ. — И стало какъ то спокойнѣе и увѣреннѣе на душѣ.

Госпожа Бурдель встрѣтила ихъ встревоженная, какъ бываютъ всегда встревожены тихiе, простые люди, живущiе покойною, безмятежною, размѣренною жизнью, когда приходятъ телеграммы.

— Господинъ Ранцевъ, вамъ телеграмма.

Ранцевъ взялъ маленькiй голубой, плотно заклеенный листочекъ, торопливо распечаталъ его и взглянулъ.

— «Прiѣзжайте немедленно. Ваше присутствiе необходимо. Нордековъ».

Ранцевъ сейчасъ же разсчитался съ хозяевами, поблагодарилъ ихъ за гостепрiимство, нанялъ автомобиль и помчался съ Ферфаксовымъ въ Сенъ Назэръ, гдѣ на пароходѣ «Немезида» собрались статисты кинематографическаго общества «Атлантида».

Пароходъ стоялъ на рѣкѣ Луарѣ. На немъ вчера были закончены ремонтныя работы и погрузка имущества и пассажировъ. Все было готово къ отплытiю. Ждали прiѣзда капитана Немо. Ранцевъ долженъ былъ на скромной и непримѣтной виллѣ дождаться его и съ нимъ прiѣхать на «Немезиду».

Едва Ранцевъ прошелъ въ свою каюту, къ нему постучали.

Генералъ Чекомасовъ и Нордековъ желали видѣть его по весьма важному дѣлу. Они прошли въ каюту съ серьезными, замкнутыми лицами и плотно притворили за собою двери.

— Петръ Сергѣевичъ, — торжественно началъ Нордековъ, — мы къ вамъ по весьма и весьма тревожному вопросу.

Онъ посмотрѣлъ на Чекомасова. Тотъ молчалъ.

— Садитесь… Я васъ слушаю, — сказалъ Ранцевъ и указалъ гостямъ на койку, а самъ сѣлъ на стулъ у иллюминатора каюты.

— Дѣло вотъ въ чемъ, — началъ, волнуясь, Нордековъ. — Пока мы занимались въ Парижѣ… Ну тамъ… Кинематографическое общество «Атлантида» что ли… и прочее… все шло хорошо… Здѣсь моимъ людямъ впервые пришлось встрѣтиться, столкнуться, такъ сказать, познакомиться со всѣмъ составомъ труппы. Мы приняли участiе и въ погрузкѣ, по вашему приказу… Тяжелые ящики… Очень ихъ много… Масса консервовъ… И понимаете, ни одного фотографическаго аппарата… Прибавьте къ этому: — вездѣ тайна… Тутъ интернацiоналъ какой то… Обезьяно подобный профессоръ нѣмецъ, не подпускающiй къ своимъ ящикамъ. Капитанъ — финляндецъ… Тоже въ решпектѣ всѣхъ насъ держитъ… Туда не ходи, этого не тронь… Команда — Бретонцы… Хмурый народъ… Вездѣ рогатки… Часовые… И часовые — нѣмцы… Всѣ какъ бы въ формѣ… Ну съ этого и пошло…

Онъ замолчалъ, тяжело дыша. Ему видимо трудно было все это сказать.

— Что же пошло? — строго спресилъ Ранцевъ.

— Правду то сказать, — вмѣшался въ разговоръ генералъ Чекомасовъ, — это началось еще въ Парижѣ. Вы понимаете, какъ ни велика была тайна… но близкимъ, роднымъ сказали… Пошла сплетня… А вы знаете Парижъ эмигрантскiй съ его ревностью, завистью и злобою.

— Кинематографическое общество «Атлантида «… Чего же еще надо?

вернуться

Note5

Господи буди съ нами и насъ благослови.

45
{"b":"165078","o":1}