Понимая всю безысходность положения и всю бессмысленность, она, она…

Она закричала во весь голос.

Это был просто крик — не слова, не какие-то требования или оскорбления… Из груди Дженнифер вырывался лишь почти звериный рев, подпитываемый кипевшими в ее душе злобой и обидой. Плотная ткань мешка лишь слегка приглушила этот вопль, преградить путь которому не смогли даже стены, потолок и перекрытия между подвалом и первым этажом дома.

Дженнифер не сознавала, что этот оглушительный крик вырывается из ее легких и горла. Она понятия не имела, что стало последним толчком к этому эмоциональному срыву. И все же, еще не докричав и не переведя дыхания, она вскинула руки и одним резким движением сорвала мешок с головы.

Яркий свет ослепил ее точь-в-точь как в тот раз, когда она после блаженных мгновений предвкушения скорой свободы выглянула за дверь своей комнаты. В первый момент Дженнифер подумала, что кто-то из ее мучителей, мужчина или женщина, направил ей в глаза мощный театральный софит или прожектор. Впрочем, буквально через несколько секунд она поняла, что на самом деле комната была освещена как обычно: равномерно, интенсивно, но не ослепительно-ярко. Просто ее глаза, за много дней привыкшие к полному мраку, в первый момент отказались воспринимать свет. Девушка поморгала и прикрыла глаза ладонями. Затем, убрав руки от лица, она стала осматриваться, не дожидаясь, пока резкая боль в глазах стихнет окончательно. Комната показалась ей другой — не такой, как раньше. Дженнифер тяжело дышала и внимательно всматривалась в каждую деталь помещения, в котором провела столько времени.

Прошло несколько секунд. Глаза пленницы привыкли к свету. Слух продолжал обостренно воспринимать каждый звук. Девушка вновь ощутила у себя на коленях какую-то тяжесть. Она опустила глаза, и ее взгляд наткнулся на револьвер. Эта железная штуковина на вид оказалась еще более некрасивой и неприятной, чем тот ее образ, который Дженнифер создала себе, ознакомившись с оружием на ощупь. Вороненый ствол и барабан мрачно блестели в свете горевших под потолком ламп. Девушка отвела взгляд от оружия и вдруг увидела своего медвежонка. Мистер Бурая Шерстка, небрежно брошенный безразличной рукой, валялся на полу на полпути от двери. Как женщина бросила игрушку на пол, Дженнифер не слышала, и сейчас появление любимого мишки в обозримом пространстве стало для нее полной неожиданностью. Не задумываясь ни о каких разрешениях и правилах, она вскочила со стула, подбежала к своему любимцу, схватила его и прижала к груди. Она была счастлива так, словно действительно встретила лучшего друга. Ей стало легче жить и дышать. Дженнифер чувствовала, что теперь она не одна. Постояв немного на том месте, где подобрала медвежонка, Дженнифер вновь медленно оглядела комнату и вернулась к стоявшему у кровати стулу. Подобрав упавший на пол револьвер, она вновь села на жесткое сиденье.

Дженнифер и Мистер Бурая Шерстка мрачно смотрели в объектив камеры.

Девушке очень хотелось сломать эту штуковину, выбить этот стеклянный глаз, но почему-то она сдержалась и решила этого не делать.

Она вновь, еще более внимательно, чем прежде, оглядела помещение, в котором ее продержали столько дней. Стены явно были достаточно прочными, дверь, как она понимала, была надежно заперта. Выхода не было — с того самого дня, как ее заперли в этой комнате. Глупо было надеяться, что похитители предоставят ей возможность покинуть это помещение каким-либо иным способом, кроме того, который они сами для нее предусмотрели. «Прости меня, и ты тоже прости», — прошептала она, обращаясь к самой себе и своему плюшевому другу. Внутренне она надеялась, что никто, кроме медвежонка, ее не услышит.

Дрожащей рукой она подняла револьвер и развернула его стволом к себе. Второй рукой она по-прежнему прижимала к груди плюшевого медвежонка, словно рассчитывая на то, что Мистер Бурая Шерстка успокоит и ободрит ее в эту трудную минуту.

Дженнифер приставила пистолет к голове — примерно так, как она это видела в кино. Затем она подняла взгляд и посмотрела прямо в объектив камеры.

— Ну что, всем хорошо видно? — спросила она, прекрасно понимая, что прозвучали ее слова слабо и жалко, без всякого вызова и непокорности в голосе.

Горечь поражения и какое-то неизбывное уныние нахлынули на нее. Этой волной из ее памяти и души смыло последние воспоминания о том, что когда-то она жила другой жизнью в другом мире, где ее звали Дженнифер.

«Все кончено. Ждать больше нечего», — мысленно произнесла она, подталкивая себя к последнему шагу.

— Меня зовут Номер Четыре, — объявила она, глядя в камеру.

Ей было страшно. Страшно нажать на курок и выстрелить, и в то же время страшно не выстрелить. В это мгновение нерешительности до ее слуха донесся какой-то звук, который окончательно сбил ее с толку. Кто-то невидимый и незнакомый, оказавшийся где-то неподалеку, произнес всего одно слово. В этих враждебных стенах, в этом чудовищном мире это слово прозвучало робко и вместе с тем веско. Оно звучало, как послание с другой планеты, из какого-то другого мира, невероятно далекого и почему-то очень близкого ей. Царапая слух, раня и пробуждая почти мертвую память девушки, в комнате с белыми стенами прозвучало одно-единственное слово:

— Дженнифер?

Майкл вдруг еще больше придвинулся к монитору компьютера.

— Это еще что за хрень? — не понимая, что происходит на экране, спросил он.

Линда также не верила своим глазам. Майкл посмотрел на нее, снова обернулся к компьютеру и спросил:

— Это ты запустила какие-то спецэффекты?

— Нет, конечно. Я следила за тем, что там происходит, точно так же, как ты, и видела я все то же самое, что и ты, и… господи, то же, что и все!

— Тогда что же это…

— Ты только посмотри на Номер Четыре! — воскликнула Линда.

Дженнифер дрожала всем телом, от головы до кончиков пальцев на ногах. Ее било и колыхало из стороны в сторону, как ненатянутый парус о рею. Нацеленный ей в лоб ствол револьвера чуть опустился, и голова девушки непроизвольно повернулась в ту сторону, откуда донеслось ее имя.

— Дженнифер!

«Я здесь», — хотела крикнуть она, но в последний момент сжала зубы и не издала ни звука. Слишком часто ее обманывали в этом доме, слишком долго ее здесь мучили, и теперь она четко знала, что от похитивших ее людей можно ждать только очередных страданий и унижений.

«Это они, — холодно и почти спокойно подумала девушка. — Они опять обманывают меня. Это очередная ловушка, которую они подстроили, чтобы снова поиздеваться надо мной».

Готовясь к худшему, Дженнифер напряженно смотрела на дверь. До ее слуха донесся звук отодвигающегося засова, и дверь стала медленно открываться.

Девушка вдруг осознала, что на этот раз оружие есть не только у ее мучителей, но и у нее самой.

«Они пришли, чтобы убить меня», — решила она.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, девушка медленно развернула револьвер и направила ствол в сторону двери.

«Ну ладно, Мистер Бурая Шерстка, мы еще повоюем, — мысленно произнесла она. — Одного из них я точно заберу с собой на тот свет».

Ее рука крепко сжимала рукоять револьвера.

«Убей их, убей хотя бы одного из них», — твердила она про себя.

Дверь наконец открылась пошире, и из-за косяка в комнату заглянул Адриан Томас.

Он понятия не имел, что может ждать его за этой дверью.

Все это время Адриан напоминал себе, что однажды уже видел Дженнифер на улице, затем долго рассматривал ее фотографии у нее дома, а несколько дней спустя видел ее изображение на компьютере Марка Вольфа. Тогда же он видел эту комнату, кровать, цепи и маску. Всего этого должно было хватить, чтобы быстро сориентироваться за той дверью, которую он собирался открыть. Тем не менее, когда он, отодвинув засов, взялся за ручку, все воспоминания словно стерла из его памяти какая-то неведомая сила, и помещение за дверью стало для Адриана Томаса загадочным, непознанным пространством. Единственное, о чем он не забыл в тот момент, — это о необходимости быть готовым ко всему и, главное, держать оружие наготове.