– И нигде полиции не видно.

– Верно.

– Олаф, эти сумасшедшие нас не пропустят!

– Верно.

– Но существуют же правила!

– Верно.

– Ставрос, подобное немыслимо в храме Афины!

– Верно.

– Перестань глазеть!

– Да что ты!.. Ах, прости меня, Олимпия!

В дверной нише на улочке, примыкавшей к Кэпитол-стрит, укрылись двое мужчин. Один из них был в генеральской форме и при регалиях, другой же выглядел сущим бродягой. Выскочив из убежища, оборванец заглянул за угол здания и вернулся назад, к генералу.

– Все идет как надо, Генри, – сказал Маккензи Хаукинз, ибо это был он. – Они входят в раж!

– А прибыли средства массовой информации? – спросил актер Саттон. – Вам же вполне определенно заявлено: я не появлюсь там, если на меня не будут направлены камеры!

– Пока что представлена лишь парочка радиостанций. Так что вы смогли бы обратиться к народу по микрофону.

– Нет, дорогой друг, этого недостаточно. Я требую, чтобы здесь были телекамеры!

– Ладно, ладно! – Хаук снова отправился на разведку, а возвратясь, доложил: – Только что приехали с телекомпании!

– С какой именно? И что это за телевидение? Сетевое?

– Почем мне знать, черт возьми?

– Выясните, mon general. Все должно соответствовать моему статусу.

– Черт бы побрал эти телешоу!

– Не стоит богохульствовать, Маккензи. Поглядите-ка лучше снова.

– Вы невозможны, Генри!

– Надеюсь. Это единственная возможность продвинуться в бизнесе. Поторапливайтесь же! Мне не терпится приступить к лицедейству. Так уж действует на меня все прибывающая аудитория. Это она, как вы знаете, награждает аплодисментами актера в театре.

– Вы никогда не испытывали страха перед выходом на сцену?

– Мой дорогой, я никогда не боялся сцены, это она боится меня! Я проношусь по ней, как раскат грома!

– Тьфу!

Хаук снова ринулся на улицу, но возвращаться к актеру он не спешил, ибо сейчас увидел то, на что и рассчитывал. Со стороны Первой улицы подкатили четыре такси, одно за другим. Из первого вышли трое духовных лиц: священники-христиане – евангелической и католической церквей и поддерживаемый ими под руки престарелый раввин. Второе подвезло неотразимую, как Мерилин Монро, представительницу древнейшей профессии, которая, однако, покачивала бедрами не столь уж искусно – впрочем, кто мог бы судить о том со знанием дела? Из третьей машины выгрузился деревенщина фермер из глухомани, являвший собою классический образ сельского жителя откуда-нибудь с плато Озарк[208]: казалось даже, что с его бесформенной шляпы в стиле «пирог со свининой» и мешковатого клетчатого костюма стекает куриный помет. Четвертый кабриолет внес еще большее разнообразие в эту картину, доставив элегантно одетого огромного роста чернокожего мужчину со словно вылепленной умелой рукой скульптора крупной головой, рядом с которым автомобиль выглядел детской игрушкой.

Хотя, как и было обговорено, Дженнифер, Сэм и Сайрус пошли каждый своим путем, словно незнакомые друг с другом люди, ни один из них не перешел на противоположную сторону улицы, где располагалось здание суда. Что же касается троих столпов веры святой, то они, стоя на тротуаре, пререкались между собой. Раввин что-то горячо доказывал своим спутникам, пастыри-христиане с неодобрением покачивали в ответ головами.

Хаук извлек из изодранного кармана портативное переговорное устройство:

– Телячий Нос, отзовись! Отзовись, Телячий Hoc! – Использовать кодовое имя не было никакой необходимости.

– Не кричи так, Повелитель Грома: эта чертова штука у меня в ухе!

– Наш контингент прибыл…

– Так же, как и половина сексуально озабоченного населения Вашингтона! Я имею в виду вполне определенную половину… Другая же готова оскальпировать наших девушек!

– Передай им, чтобы брали выше!

– До коих пределов? До пояса с подвязками?

– Я не то имею в виду. Горланьте не переставая песни и как можно громче бейте в барабаны. Мне требуется еще десять минут.

– Ты их получишь, Повелитель Грома! – Хаук снова нырнул в укрытие: – Еще десять минут, Генри, и вы выйдете на сцену!

– Из-за чего такая задержка?

– Мне надо проверить одно дельце, и, когда я вернусь, мы вместе выйдем отсюда.

– А что же это за «дельце»?

– Я должен устранить кое-кого из стана противника.

– Устранить?!

– Волноваться нет причин. Эти парни молоды и неопытны.

Маккензи в который уже раз выскользнул в своих лохмотьях на улицу.

И вскоре четверо десантников – командос в маскировочных зелено-черных одеяниях были выведены один за другим из строя старым бродягой. Действовал он уверенно. Всякий раз, приблизившись к противнику, оборванец хлопал его по плечу и, когда тот падал без чувств, оттаскивал его на обочину тротуара и, предварительно брызнув ему в лицо несколькими унциями «Южного комфорта», укладывал свою жертву отдыхать до тех пор, пока к ней не вернется сознание.

Однако, к превеликому беспокойству сэра Генри, десять минут превратились в двенадцать, потом в двадцать, а затем и чуть ли не в полчаса! И все потому, что Хаук высмотрел пятерых застегнутых на все пуговицы федеральных агентов с суровыми лицами и шестерых джентльменов с мрачными широколобыми физиономиями, – пожалуй, превосходящими тупостью своей и морды горилл.

И ему пришлось «нейтрализовать» их тем же манером, как и незадачливых десантников.

– Любители! – прошептал Хаук себе под нос. – И что у них за командиры такие?

Но кем бы они ни были, ясно, что их операция фиксировалась на пленке. Во всяком случае, какой-то сукин сын в рубашке с короткими рукавами лихо орудовал видеокамерой, нацеливая ее на тех, кто пытался сорвать манифестацию. По-видимому, он действовал в пользу стоявших за этими типами лиц. Ха, сейчас он, Хаук, покажет этому мерзавцу! Однако всякий раз, когда Мак уже готов был схватить оператора, тот, с ловкостью балетного танцора совершив пируэт, растворялся в толпе. Публики же было предостаточно, в чем Мак еще раз убедился, пробираясь назад к дверной нише. Добравшись наконец до укрытия, он обнаружил, что сэра Генри Ирвинга Саттона там не было! Куда же, черт возьми, подевался он?..

Актер между тем, стоя в каких-то десяти футах от угла здания, наблюдал с изумленным видом за кутерьмой, творившейся на ступеньках Верховного суда. Перед топавшими ногами, горланившими песни, бившими в барабаны, размахивавшими транспарантами демонстрантами из племени уопотами численностью не менее сорока человек, завязалась потасовка, к индейцам, впрочем, судя по всему, не имевшая никакого отношения.

– Боже мой, я не столь уж молод, как прежде! – произнес Хаукинз, опуская руку на плечо Саттона.

– И я тоже. Что же следует из того?

– Несколько лет назад ни один из этих негодяев не появился бы здесь. Если только их не значительно больше, чем мне показалось.

– Кого это «их»?

– Ну, этих клоунов, колошматящих друг друга на глазах у туристов.

Типы в застегнутых наглухо воротничках орали на командос в пятнистых одеждах, ну а те в ответ перебрасывали их через плечо. Отребья мира, воображая, будто в любой заварушке на их долю выпадет победа, бросались с кастетами и свинчатками в гущу сражавшихся. Бой был в полном разгаре. Под разгневанные вопли туристов, которых толкали и сбивали с ног бузотеры, драчуны, не отличая в пылу схватки своих от чужих, молотили вслепую по ком попало, в то время как идиот с видеокамерой носился вокруг с восторженными воплями:

– Великолепно!

– Слушаю вас, Лютик! – крикнул Хаукинз в переговорное устройство.

– Сообщаю, Желтый Нарцисс, у нас возникла проблема, – послышался голос полковника Сайруса.

– И в чем она?

– Со святой троицей никаких хлопот, а вот шлюху и деревенского олуха мы потеряли.

– Каким образом?

– Покахонтас рассвирепела, когда какая-то туристка, крича что-то по-гречески, швырнула под ноги одной из танцовщиц связку петард. Наша девица бросилась за ведьмой, а Сэм устремился следом за ней.