– Скажу-ка я тебе кое-что, Ди-Один, – ответил Маккензи, вытаскивая из кармана изуродованную сигару. – Самому-то мне вовсе не весело. Я чувствую себя, как крыса в сточной канаве, а может быть, и вдесятеро хуже.

И в первый раз за все время их знакомства с момента встречи в мужском туалете аэропорта Лоуган Дези-Один поглядел на Хаука неодобрительно. Долгим и суровым взглядом.

Уоррен Пиз, облаченный в пижаму, слетел вниз по лестнице своего в меру элегантного дома в пригороде Фейрфакса, промчался через гостиную, в которую падал свет от лампы, горевшей в прихожей, перепутал двери, врезался в какую-то стену, тут же в панике изменил курс и, попав наконец в свой кабинет, ринулся к мигавшему вовсю аппарату. Нажал на три кнопки, прежде чем нашел нужную, ощупал письменный стол в поисках лампы и, включив ее, с криком упал на стул.

– Где вы, черт возьми, были? Вас не могли разыскать целый день и всю ночь, сейчас же – четыре утра! С каждым часом мы приближаемся к катастрофе, а вы как в воду канули! Я требую объяснений!

– У меня начались рези в животе, сэр.

– Что? – завопил Пиз.

– С желудком не все в порядке. Газы, господин секретарь.

– Я не верю вам! Стране грозит беда, а у вас – газы?

– Ну это-то от нас никак не зависит…

– Где вы были? И где эта ваша чертова группа? Да и вообще, что происходит?

– Ну, ответ на ваш первый вопрос тесно связан с ответами на второй и третий.

– Что вы сказали?

– Видите ли, все – моя кислотность… И эти газы… Из-за них я не смог связаться вовремя со своей группой, остановившейся в Бостоне. И поэтому чуть позже мне пришлось самому отправиться туда, естественно, тайком, – чтобы встретиться со своими агентами.

– Куда «туда»?

– В Бостон, конечно. Летел из Мейкона – на «Эйр-Форс-Реконн». Прибыл на место часа в три пополудни, иначе – вчера днем. И тотчас же, понятно, отправился в отель… Очень милая гостиница!

– Рад это слышать! И что же дальше?

– Само собой разумеется, вел я себя крайне осторожно. Мы же ведь не хотели, чтобы кто-то выяснил вдруг, что эта группа связана с нами. Думаю, вы не станете мне возражать.

– Я согласен с вами каждым расстроенным нервом в моем организме! – крикнул госсекретарь. – Но, бога ради, ответьте мне: вы не надевали своего мундира?

– Что вы, господин секретарь! Я же отправился туда тайком. И, ясно, был в штатском. А поскольку в отеле я заметил одного из отставных интендантских офицеров Пентагона, работающих там, мне пришлось прибегнуть к своеобразной уловке. Покопавшись в скарбе своих ребят, я обнаружил парик, который мне прекрасно подошел. Правда, на мой вкус, он слишком уж рыжий, но несколько прядей седых волос компенсируют частично этот недостаток…

– Прекрасно, прекрасно! – перебил генерала Пиз. – И что же вы разузнали?

– В одном из номеров, – мне, понятно, было известно, где они разместились, – я застал странного маленького человечка и тотчас же узнал его голос, поскольку не раз говорил с ним из Беннинга. Это безобидный старичок, которого ребята попросили за мзду подежурить у телефона, с чем он неплохо справлялся. Замечу попутно, на чердаке у него мало что есть, но это при данных обстоятельствах – только плюс: он принимает сообщения, не вникая в их суть.

– Но что он сказал, ради всего святого?

– Повторил то же, что я уже слышал от него по телефону столько раз, что и не сосчитать. А именно: господ, которые наняли его посидеть тут во время их отсутствия, вызвали куда-то по делу. И это все, что он знал.

– И больше ничего? Так что же, выходит, они попросту исчезли?

– Возможно, группа уже в расположении противника, господин секретарь. Как я уже объяснял, каждый из них – единственный в своем роде, и поэтому, давая им очередное задание, мы наделяем шестерку самыми широкими полномочиями и предоставляем ей практически полную свободу действий, зная, что многое зависит от смекалки наших агентов и их мгновенных реакций, которые они в себе развили.

– Чушь! – завопил Пиз.

– Вовсе нет, сэр, то, что отличает их, обычно называют импровизаторским талантом.

– Короче, вы хотите сказать, что не знаете, что там, черт возьми, происходит? У вас что, нет с ними связи?

– Нередко бывают такие обстоятельства, когда разговор нельзя доверить телефону, – не важно, обслуживает ли данная телефонная сеть военных или гражданских.

– Кто это придумал? И почему вы не отвечали на мои звонки?

– С «Эйр-Форс-Реконн», на котором я летел в Бостон, господин министр? Может быть, вы хотите, чтобы номер вашей релейной связи был занесен в компьютеры авиалиний?

– Конечно, нет!

– Ну а когда я добрался до Бостона, у меня просто не было возможности узнать о ваших звонках.

– Но почему же вы не связались с моим офисом, чтобы справиться, не спрашивал ли вас кто-нибудь из вашей группы?

– Мы работаем в условиях глубокой конспирации. У моей группы только два номера. Один из аппаратов, по которым она может связаться со мной, установлен в ванной комнате, примыкающей к моему кабинету в Беннинге, и, когда он начинает работать, под крышкой письменного стола загорается лампочка. Другой же спрятан в моей квартире в платяном шкафу, и о том, что по нему звонят, я узнаю по магнитной записи «Ничто не сравнится с шоу-бизнесом». Естественно, у меня есть прибор для дистанционного прослушивания обоих аппаратов, но пленки в них не содержали никаких сообщений.

– Мне остается только перерезать себе вены! – произнес в отчаянии государственный секретарь. – Использование всей этой современной техники приводит к тому, что никто ни с кем не может поговорить, не опасаясь, что их подслушают… понятно, если не прибегнуть к радиоимпульсу.

– Но когда вы расшифруете его, текст может стать достоянием других. Это из фильма «Улица Мадлен, дом тридцать два». Вы видели его? Кэни и Абель там просто бесподобны!

– Какое мне дело до этого чертова фильма, солдат? Я хочу лишь знать, что там поделывает ваше стадо горилл: захватили ли они Хаукинза и отправили ли его на базу командования стратегической авиации в Уэстовере или нет. Остальное меня не интересует. И если в ближайшее же время я не услышу об успешном завершении операции, то это будет означать конец для нас всех! А двоим из этих психов – членов Верховного суда – удастся сговориться с известными своими левыми взглядами радикалами, которые никогда не переведутся!

– Мы все пострадаем, господин секретарь, или только некоторые из нас? Например, уже пониженный некогда в должности армейский генерал и созданная им группа, проявившая себя наилучшим образом?

– Что?.. Не смейте играть со мной в ваши игры, солдат!

– В таком случае, господин секретарь, не позволите ли вы мне как человеку военному полюбопытствовать, почему вас так интересует деятельность Мака Хаукинза, какой бы она ни была? Мир меняется, становится менее враждебным, напряженность в отношениях между великими державами ослабевает. Что же касается малых государств, то мы можем сговориться и стереть их с лица земли: пара бомбовых ударов, как в Ираке, – и порядок наведен! Мы систематически сохраняем бюджетные ассигнования на армию, на личный состав и военное снаряжение… Не далее как вчера в Беннинг прилетел один известный журналист, чтобы взять у меня интервью. Он пишет статью о реакции вооруженных сил на уменьшение государственных расходов на оборону в постперестроечную эпоху.

– В п… постперестроечную эпоху? – произнес, заикаясь, госсекретарь, подаваясь вперед. Пот заливал его лицо, левый глаз завращался еще быстрее. – Прекратите, солдат! Вы что, не знаете, что нам грозит куда большая опасность, чем мы можем представить себе?

– С чьей стороны? Кто именно угрожает нам: Китай, Ливия, Израиль?

– Нет, идиот! Я об этих странных существах… Кто знает, как далеко они зайдут!

– О каких таких существах?

– Да о тех… что с НЛО!

Дженнифер Редуинг выскользнула из накатившей на свомпскоттский берег волны, потянула за бретельки купального костюма, одного из многих, найденных в кабинах для гостей, и побежала по песку к ступенькам террасы, где на перилах висело ее полотенце. Вытерев энергично ноги и руки, она отбросила со лба волосы и помассировала голову. Потом, открыв глаза, заметила напротив себя, на террасе, своего молодого коллегу Сэма Дивероу. Он сидел на стуле, купаясь в лучах утреннего солнца.