– Черт возьми, я так и сделаю!.. Мак, но откуда ты столько знаешь о Лос-Анджелесе, побережье, Поло-Лаундже и обо всех тех вещах, о которых ты мне говорил?

– Ты забыл, старый приятель, они ведь снимали фильм обо мне. И в течение всех тех десяти безумных недель, что шла съемка, я был у них консультантом – из любезности к этим ослам в Пентагоне, которые считали, что картина будет содействовать повышению интереса к этому учреждению и таким образом даст возможность увеличить призыв в армию.

– Из этой затеи у киношников ничего не вышло, и все об этом знают. Это был самый худший фильм, который мне доводилось видеть, а я ведь эксперт в некотором роде. По-моему, это было по-настоящему ужасно, и хотя мне и отвратительна твоя наглость, я даже болел за тебя душой.

– Мне он тоже показался омерзительным, но я был вознагражден солидной суммой, которую можно получить только там… Отзови же своих ребят, Броуки. Тебя заманивают в ловушку, ты – жертва чудовищного преступления.

– Я это сделаю, сделаю. Не знаю только пока как.

– Возьми трубку и отдай распоряжение. Вот и все дела!

– Все это не так просто. Боже, отменить приказ государственного секретаря! Еще немного, и я заболею…

– Ты колеблешься, Броуки?

– Ради бога, мне надо подумать!

– Ну что же, пока ты размышляешь, погляди на это. – Хаук расстегнул пиджак и показал магнитофон, пристегнутый ремнями к его груди. – Полковник, которого я недавно принял на службу, посоветовал мне вооружиться техникой. Он это называет «подключением». Каждое слово, произнесенное в этой комнате, записано на пленку.

– Ты подонок, Мак!

– Брось, генерал! Мы с тобой давно уже знаем друг друга, и ты должен понять меня: мне тоже надо выжить… Как там сказано: «Если дьявол тебя не достанет, то бездна поглотит»?

– Никогда такого не слышал.

– Я тоже, но к ситуации это подходит, ведь верно?

Когда Винсент Манджекавалло шел по белому мраморному полу роскошного особняка в Майами-Бич в гимнастический зал, его снова передернуло от обилия розового цвета, в который было окрашено буквально все: стулья, диваны, лампы, ковры на полу и украшавшая гостиную люстра из нескольких сотен свисавших вниз раковин, грозившая вот-вот обрушиться на чью-нибудь голову. Винни не был декоратором, но бесконечное сочетание белого с розовым не вызывало у него никаких мыслей, кроме одной, что тот знаменитый «декораторе», которого нанял его двоюродный брат Руджино, чтобы обставить квартиру, был помешан на балете.

– Это не розовый цвет, Вин, а персиковый, – объяснил Рудж позавчера по телефону. – Только называется он «пеш»![166]

– Почему?

– Потому что розовый – дешевка, персиковый – немного лучше, ну а «пеш» – это самый шик. Что касается меня, то я не вижу разницы и, откровенно говоря, не думаю, что и Роуз в этом разбирается, но ей это нравится. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Твой образ жизни, Руджино, всегда должен нравиться твоей жене. Но, независимо ни от чего, я ценю, что ты дал мне кров.

– Живи здесь, сколько захочешь, Вин! Мы там не появимся по крайней мере еще месяц, а к тому времени ты уже снова окажешься среди живых. У нас есть неотложное дело, касающееся семьи Эль-Пасо… Да бог с ними со всеми! Ты только погляди на этот гимнастический зал, на баню и все остальное.

– Вот кончим разговаривать, и сразу же – туда, я уже облачился в махровый купальный халат, правда, он мне короток.

– Это для девочек. В гимнастическом зале есть синие.

– А что там с мальчиками Эль-Пасо, Рудж?

– Они хотят заполучить весь этот чертов рынок кожаных седел, который охватывает не только фальшивые ранчо в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, но и развеселые охотничьи клубы на западе Джерси и в Новой Англии.

– При всем своем уважении к тебе, Рудж, я должен сказать, что, по-моему, лошади – это нечто вроде вестернов, понимаешь? И седла, вероятно, как у ковбоев, то есть того же типа, что и в этих фильмах.

– Ну, это ты чушь несешь, Вин! Большая часть седельного бизнеса сосредоточена в Бруклине и Бронксе. Дай только этим чертовым сельским молокососам свободу, уступи им один дюйм, и они встанут у тебя на пути, а этого мы не можем терпеть.

– Понятно. Клянусь духом почившей моей матушки, я не буду тебе мешать.

– Твоя мама не умерла, Винни. Она в Лодердейле.

– Ну это ж просто так говорится, кузен!

– Эй, Вин, знаешь что? Завтра я собираюсь на заупокойную службу по тебе. Каково это, а?

– Ты будешь обо мне говорить?

– Конечно, нет, черт возьми! Я ведь мелкота. А вот кардинал собирается произнести несколько слов. Слышишь, Винни, сам кардинал!

– Я его не знаю.

– Звонила твоя мама. Она вся в слезах. Говорила, что это для нее большое потрясение.

– Еще большим потрясением будет для нее мое воскрешение из мертвых. Еще раз благодарю за крышу над головой, Руджино…

Направляясь в маленький изысканный гимнастический зал, где он ни в коем случае не собирался дотрагиваться до приспособлений для подводного плавания, будто, прикоснувшись к ним, мог заразиться триппером, Манджекавалло помедлил под розовой люстрой, размышляя о позавчерашнем телефонном разговоре с Руджино. Воспоминание об их беседе, вызванное убранством, схожим по цвету с пасхальным яйцом, подсказало Винсенту мысль о телефонном звонке, который ему предстояло сделать. Это был не тот звонок, мысль о котором переполнила бы его радостью, но без него нельзя было обойтись, и, возможно, получив по телефону информацию, он ощутил бы себя таким же счастливым, как честный игрок-любитель, сорвавший неожиданно банк в Вегасе. Но тут была одна зацепка. О том, что он жив и по-прежнему дергает за ниточки, знал весьма ограниченный круг людей, включая этих ничтожеств с Уолл-стрит, посвященных Тушей в реальное положение вещей, но они будут держать рты на замке, а если нет, то позже им придется влачить жалкое существование в трущобах, без денег, которые они рассчитывали заработать. Естественно, в курс дела был сразу же введен и его кузен Руджино, поскольку Винсент нуждался в надежном укрытии, где он смог бы отсидеться, пока не придет для Смитингтона-Фонтини время извлечь его из укрытия и доставить на один из островов архипелага Драй-Тортугас – в место чудесного «спасения» первого разведчика страны.

Но Абул Хаки не входил, как оно и должно было быть, в число лиц, осведомленных об истинной ситуации. И тем не менее он был нужен. Действуя в сфере международных финансов, Абул так же не брезговал ничем, как и Иван Саламандер. Имелось одно обстоятельство, делавшее его особо опасным или особо удачливым – в зависимости от точки зрения, и заключалось оно в том, что Хаки не был гражданином Соединенных Штатов и не знал себе равных по числу принадлежавших ему офшорных холдинговых компаний[167], многие из которых были зарегистрированы на Багамах и Каймановых островах, где он слыл самым богатым человеком с тех дальних времен, когда наиболее везучие пираты закапывали на берегах Карибского моря по паре тысяч сундуков. Кроме того, Хаки, араб из одного из эмиратов, которые Вашингтон всегда пытался прибрать потихонечку к рукам, обеспечил себе систему защиты внутри страны, что стало возможным после того, как правительство закончило тайные переговоры с политически непопулярными лицами. С теми, например, кто мог взять на себя посреднические функции при обмене нескольких тысяч ракет и Библии короля Якова на троих заключенных и проститутку из Дамаска. Короче, Абул Хаки олицетворял собою саму безнаказанность.

Когда Манджекавалло узнал о неафишируемых верительных грамотах Абула, то вступил к обоюдной выгоде с арабом в контакт. Хаки вложил немало средств в торговый флот и танкеры, обслуживавшие многочисленные порты, куда доставляли порой нечто большее, чем нефть, и после нескольких неприятных для предпринимателя инцидентов в ряде мест Винни дал понять Абулу, что он и его друзья кое-что значат в доках «от Нью-Йорка до Нового Орлеана, а также во всех промежуточных пунктах, в общем, все под контролем, мистер Коки».[168]